Мартин Мозебах - Князь тумана

И как же разрешится это напряжение между двумя концами диагонали? Может быть, оно так и останется навечно. Может быть, здесь имеет место особо заковыристый вариант магнетического тока, который притягивает два тела, но в то же время не позволяет им соприкоснуться? Лернера придавила многопудовая тяжесть. В условиях этого эксперимента он представлял собой беззащитную, пассивную особь. Он бесстыже пялился на них, и сам был предметом бесстыдного разглядывания, но дальше этого дело не шло. Чего он дожидался? Какого-то взрыва, который все разнесет, а его и ее, надо надеяться, бросит навстречу друг другу? Он посылал ей розы. Может быть, Александр давно поставил француза в известность и тот уже в курсе? Откуда в курсе? Ведь Лернер постарался не выдавать перед Александром своего интереса. Ну и что! Он же проныра, сводник! Кто знает, что он им там нашептал? Этот молодчик отточил свой вербальный талант на кучерах и гостиничных администраторах, заговаривая им зубы рискованными небылицами.

— Пускай его! — сказала госпожа Ганхауз, когда Теодор Лернер пожаловался на то, что Александр отрекомендовал его начальнику канцелярии адвоката Дрена, который уже давно знал Лернера, как американца и доверенное лицо семейства Мэллон из Питтсбурга.

— Такие противоречия полезны. Они придают вашей личности некоторую загадочность.

— Но неуклюжая ложь Александра заметна с первого взгляда!

— Людям нравится считать себя проницательными. Ну, разгадали они, что Александр блефует, и что из этого? Какая им от этого польза?

Так, может быть, Александр из любви к интриганству уже проделал подготовительную работу и эта игра в гляделки совсем не нужна?

Спасение пришло со стороны. Дверь завертелась, и в вестибюль вошла целая группа путешественников, ожидавших, вероятно, одного и того же поезда. Напряжение как рукой сняло. Пришедшие заслонили от Лернера противоположный угол. Сидевшие за столиком встали. Чары, погрузившие Теодора в безвременность, развеялись, и настал момент действовать. Мадемуазель Лулубу надела шляпку, опустила вуаль и завязала ее под подбородком. Выпрямив спину, как на параде, она прошествовала через зал. Народ удивленно расступался, пропуская ее. Она шла, словно никого не замечая.

Молодой французик внезапно появился перед Лернером и пододвинул себе стул. Грозное, вызывающее выражение исчезло с его лица. Мальчишеская физиономия светилась любезной улыбкой. Он хорошо говорил по-немецки, хотя и с явными галлицизмами и сильным акцентом. Настойчиво продолжая улыбаться, он тотчас же взял быка за рога:

— Месье, у мадемуазель Лулубу сложилось впечатление, что вы желали бы пригласить ее отобедать. Мадемуазель не имеет возражений и готова сегодня разделить с вами трапезу. Вы позволите сообщить мадемуазель о вашем согласии?

Лернер поспешил выразить свое согласие самым непринужденным тоном, хотя при этом все же немного заикался. Толпа незнакомых посетителей ворвалась в двери, как поток воздуха в сосуд с откачанным воздухом. Остальную часть сделки француз провел еще проще. О его денежных затруднениях, вызванных непонятной задержкой международного перевода, Лернер уже знал от Александра. Небольшой кредит, который он предоставит в распоряжение француза (не сейчас, а сегодня вечером, когда молодой человек познакомит Лернера с дамой), не имел ни малейшего отношения к оказанной услуге. Просто один воспитанный человек любезно выручил другого.

— В восемь часов, номер двадцать восемь, — сказал француз и легким шагом двинулся к выходу. По пути он ненадолго задержался у стойки администратора и обменялся с ним короткими репликами. Сейчас он уже так не нервничал, как раньше, и в следующее мгновение скрылся из виду.

При всем желании Лернер был не в состоянии вернуться к переписыванию бумаг. Он отправился в с вой номер и растянулся там на кровати. Сейчас он в полной мере ощутил пережитое за последние часы напряжение. За это время он выпил шесть чашек кофе и все равно чувствовал во всем теле свинцовую тяжесть. Наконец-то настало время отдать дань природе! Охотник может лечь и поспать, чтобы отдохнуть и восстановить силы. Ночь предстоит долгая.

Проснувшись от барабанного стука в дверь, Лернер увидел, что на дворе уже темно. В комнате было холодно, все тепло выдуло. Никак уже восемь? Нет, было еще только семь. Не надев башмаков, он направился к двери, в которую продолжали торопливо барабанить. Стучала явно женщина. Он приотворил дверь на щелочку. Там стояла госпожа Ганхауз, в пальто и шляпе, только что с поезда.

— Новости! — горячо зашептала она, как будто собиралась сообщить что-то замечательное. — Знаете, кого я отхватила? Никогда не догадаетесь: мистера Шолто Дугласа, собственной персоной! Так что теперь весь синдикат: Бурхард и Кнёр, господин Валь и остальные смутьяны — у нас в кармане! Вы проделали великолепную подготовительную работу. Не скромничайте, мой дорогой! Александр мне все уже рассказал. Эта черная жемчужина — отличный подарок для Шолто, он привык к ним в колониях. Сто марок за такую покупку — это неплохо! Нет уж, Теодор, даже не воображайте, что я, старая женщина, буду всегда за все отдуваться! Разочек можете и вы чем-то пожертвовать ради дела!

Скверную ночь пришлось пережить Теодору Лернеру! С тех пор как началась эта кутерьма вокруг Медвежьего острова, он только раз чувствовал себя так паршиво: когда врал Шёпсу, рассказывая тому байки, будто отправляется на поиски инженера Андрэ. Хотя, впрочем, нельзя было совершенно исключить возможность, что где-то они нападут на растаявший в воздухе след инженера. Никто ведь не знал, куда подевался Андрэ, значит, он мог оказаться где угодно. Так отчего было не поискать его на Медвежьем острове? А Шёпс в придачу получил бы материал для своих газетных полос, хоть и с некоторым запозданием по сравнению с остальными: ведь живой немецкий конквистадор гораздо более существенная пища для статьи, чем напрочь пропавший шведский воздухоплаватель. Жаловаться госпоже Ганхауз было бесполезно. Та с первого же момента их знакомства показала ему, что в деле осуществления своих планов всегда будет действовать без колебаний. Причем она вовсе не была похожа на какую-нибудь там Кримгильду или леди Макбет. Вокруг госпожи Ганхауз царила атмосфера рассудительности, здравого смысла, бодрой энергии, деловитости: ни у кого ни на минуту и мысли возникнуть не могло о нечистых махинациях и мелочном расчете. Если уж она решала, что, отправляясь в трудную экспедицию по жизненным джунглям, тот или иной мешок или тюк надо оставить и не брать с собой, то это никоим образом не означало легкомысленного отношения к важнейшим ценностям, а было вызвано просто трезвым пониманием вещей и общим жизнеутверждающим настроем. Она исходила из того, что так же думает каждый человек. Сама ни на кого не держала зла и полагала, что другие люди тоже не могут на нее обижаться. Кажется, она искренне в это верила. Лернер думал, что понял ее. "В этом случае у нее темперамент берет верх над рассудком".