Адель Фернандес - Ранний плод - горький плод

Жильбер занят поливкой: он устанавливает плетеные заслонки между канавками, направляя воду в поле и на луг, когда к нему подбегает Хосе, вырывает из рук плетенку и швыряет ее через лужайку. Он стоит перед Жильбером, задыхающийся, бледный от ярости, с дрожащими губами, плачет, заикается, грозит кому-то, неистово жестикулируя, и яростно топчет землю, что у него всегда признак отчаяния.

— Что с тобой? Что с тобой, Хосе? — спрашивает Жильбер. Он берет мальчика за плечо, трясет его. — Говори!.. Ну, говори же!

Беспокойство Жильбера все возрастает, но Хосе, задыхаясь, не может выговорить ни слова. Что случилось? Где? В Бастиде? С кем? С Клоди? С Франсиной? С Матильдой? С теми пятерыми, которых они прячут? Перед Жильбером мелькают лица, ему страшно: по-видимому, произошло что-то серьезное, сейчас ведь все серьезно. Он готов избить Хосе, лишь бы тот, наконец, заговорил.

— El Claudico... — лепечет Хосе, — el Claudico... — Затем кричит: — El Claudico и tia Франсина!.. Los dos [14] Вдвоем (исп.) . !..

— Ну и что же? — Жильбер чувствует, как у него пересыхает в горле и все тело холодеет, а лицо пылает, будто вся кровь прилила к голове. Франсина... Франсина... Что-то серьезное случилось с Франсиной и с Жоржем... — Говори, идиот! Ну говори же!

— Они любовники! — вопит Хосе. — Я застал их! Они в кабинете, иди и убей их. Убей их!

Жильбер застыл, словно вдруг превратился в мраморную глыбу. Так вот оно что… до него только сейчас дошло, что он подозревал это и раньше, в глубине души что-то настораживало его, не доходя до сознания. Крошечная ранка, которой он не чувствовал, сейчас вдруг открылась с невыносимой болью. Жильбер не может сдвинуться с места, он озирается вокруг, как будто находится в незнакомом месте. Конечно, что-то изменилось, раз он стал другим человеком, человеком, которого обманывает жена, который только что потерял все, во что верил, — нет больше ни искренности, ни преданности, ни любви Франсины. Взаимное доверие, привычка полагаться друг на друга, все, что связывает супругов, — все это исчезло. Жильбер смотрит на плетенку, подбирает ее и устанавливает в оросительной канаве, чтобы полить поле под фуражом. Сразу сказывается вся дневная усталость: болят руки, плечи, стучит в висках.

Потом он направляется к Бастиде. Дорога бесконечна, тяжелые, налитые усталостью ноги еле шагают. Позади бежит Хосе, ворчит, глубоко вдавливая ноги в землю, разбивает засохшую в рытвинах грязь.

— Они знают, что ты их видел? — спрашивает Жильбер.

— Еще бы не знают!.. Я им крикнул, что пойду за тобой и что ты их убьешь!

«Дурень, — думает Жильбер, — глупый мальчишка! Разве убивают жену за то, что она тебя обманывает, и брата за то, что он глумится над тобой! Ох уж эта Испания, с ее песнями о любви и кровавой мести». И тем не менее гнев поднимается в нем вместе с усталостью, с этой распространяющейся по всему телу, дотоле неведомой болью. Он думает с примесью горькой радости: «Они знают, они подыхают от страха, особенно Жорж, этот безвольный негодяй! Сейчас я ему скажу все, что я о нем думаю, и пусть убирается из моего дома. Франсина — тоже, пусть собирает свои пожитки и возвращается к себе. К себе...» Он сразу же вспоминает, что Франсине некуда идти. Ее воспитывала бабушка, которая заботилась лишь о том, чтобы лелеять и холить красоту и голос Франсины. С самого детства ее оберегала дружба Матильды, покровительство Матильды, помощь Матильды. Внезапно Жильбер останавливается. Вот про кого он забыл — про Матильду! Знает ли она? Хосе наверняка вопил так громко, что она могла услышать на кухне. Так же ли ей больно, как ему? Все это чудовищно, слишком несправедливо! Он вспоминает слова Луи: «Любовь— мерзость!» Франсина сумеет защититься: она попробует его смягчить, будет плакать, как после своих провалов в консерватории; она и у Матильды, и у нее тоже, попросит, как девчонка, прощения: «Извини, я больше не буду этого делать». Откажется уезжать, забьется в угол кухни, как побитая собачонка, попытается возбудить жалость... Жильбер пересек поле. Он больше не слышит журчания воды в водостоках. Не останавливаясь, проходит он мимо фермы. Не отвечает на приветствие Гоберовой дочки: он не заметил ее. Пересекает фруктовый сад и входит в платановую аллею. Сквозь деревья сосновой рощи солнце пылает как красный шар. «Скоро наступит ночь, — думает Жильбер, — я их обоих выброшу из дома ночью». Теперь он замедляет шаг, он не думает о том, что мог бы сократить путь через виноградники, и идет вдоль аллеи. Хосе идет далеко позади — идет медленно, бросая камешки через забор. Теперь ему уже нечего больше делать, дальнейшее его не касается. Надо лишь ждать, чтобы Жильбер наказал виновных. Он и не подозревает, что именно Жильберу, которого он так любит, так обожает, своему tio Жилю он только что нанес мучительный удар. Жильбер идет к Бастиде стиснув зубы, глухой ко всем звукам. Внутри у него грохочет буря — в голове, в груди. Он проходит под большой липой у террасы и приближается к крыльцу. Только тут он вдруг приходит в себя, и мир оживает вокруг — шум шагов, треск с силой открывшегося окна и крик, крик Матильды:

— Спасайся, Жиль, спасайся, твой брат предал тебя!

Короткие приказы, крики, стремительные шаги, сумасшедшая погоня, охота на человека, бегущего через сосняк, в котором еще светло, — выстрел, порывистое дыхание загнанного животного, затем две железные руки впиваются Жильберу в плечо, цепко держат его, надевают наручники. И Жильбера бросают, словно мешок, в машину. В ту самую машину, которая стояла на дороге недалеко от Бастиды, — Жильбер не слышал и не видел, когда она подъехала. Позади он слышит, как в отчаянии кричит по-испански Хосе:

— Если ты не вернешься, я убью его!

Луи сидит, обхватив голову руками, упершись локтями в покрытый клеенкой стол. Мари ставит перед ним чашку бульона и кладет кусок хлеба. Она ворчит — как всегда, когда что-то ее тревожит:

— Разве можно так уставать! День и ночь ездит по своим пациентам на этом дрянном велосипеде. Это не они подохнут, а вы! Я вам точно говорю! Особенно, если так питаться. Если бы ваш друг не дал нам двух яиц, у вас бы вообще ничего не было, кроме этого супа! Просто невозможно так жить!

— Сегодня вечером я отдохну, — говорит Луи, обмакивая ломоть хлеба в бульон.

— Уже поздно. Так что если от кого из пациентов позвонят, я скажу, что вы уехали до завтра.

— Как хочешь, Мари.

Снаружи залаял Тибюль.

— Держу пари, что пришли за вами. Не двигайтесь, мосье Луи, я сама займусь этим пациентом... Не дадут даже спокойно поесть!..

Шаги, удары в дверь. Это Хосе. Он ничего не спрашивает, ничего не слышит, отталкивает старуху Мари и, как ураган, влетает в комнату.

— Дон Луи! Они взяли Жиля!

Доктор вскакивает, словно ужаленный, Он смотрит на мальчика — тот запыхался и выглядит совершенно измученным, посеревшее лицо блестит от пота и слез.