Дмитрий Бортников - спящая красавица

Ну, не суть. Для меня этот тип представлял совсем совсем совсем другое. Совсем-совсем. Другое- другое.

Однажды мы переходили дорогу. В центре. В нашем — центре. Смех! А по ней — строем солдаты. Была зима, ветер. Феликс дрожал. Он встряхивал головой. Да. Как старый конь. А они маршировали. За ними можно было подбирать свежеотчеканенные монеты!

Красивые, морозные, в ловких шапках, в сапогах, глядя в которые можно было бриться, они маршировали и, поглядывая на нас, подмигивали. Не знаю, как он, а я стоял разинув рот. Они пели и проходили, пели и проходили. Я смотрел каждому из них в глаза. Они были такие чудесные, такие одинаковые! Можно подумать, это один-единственный солдат, сто раз отраженный в чудесном зеркале!

«Что-то много солдат развелось... — сказал он. — И такие... красивые. К войне, видно. Они к смерти всегда такие... Чистенькие. Как в последний день. Ном де дье — где они так помылись?!»

Он смотрел на них не мигая, как пророк. А они все шли и шли и будто улыбались, рожденные землей, убитые и снова рожденные. Мы совсем задубели с Феликсом! Но мы не могли прошмыгнуть. Разбить их ряды? Как бы не так! Еще никому не удавалось разбить горизонт.

Им не было ни конца ни края! Как этой земле, по которой они шли...

Иногда я себя чувствовал так, будто оказался между двумя поездами. Они мчались, бесконечные, в противоположных направлениях. Я пытался плыть одновременно и вниз, и вверх по течению.

Я впадал в настоящее отчаянье.

Ни мускулов, ни войны, ни борьбы, ни смерти, ни огня, ни стали, ни железа, ни гор, ни голого торса, ни солнца, ни судьбы, ни полдня, ни серых глаз, ни солдатской формы!

Только белки, жиры и углеводы... Слова «ном де дье, ном де дье»... Заспанная морда, гнойные глаза, тупость, легкость и жир, жир, повсюду жир, свобода, равнодушие, поля поля степь, горизонт, лень, земля, чернозем, суглинок, глинозем, досуг, грязь, вонь, волосы, смех, онанизм... Да. Много смеха, много онанизма!

Я смотрел на Феликса, на это существо без имени, без истории, без судьбы... Я внимательно осматривал его тело, его руки, его морщины... Я так и не смог уловить его лица. Может быть, он был без лица?!

Я так и не смог понять его рук! Может быть, он был просто обрубок человека?! Я так и не смог увидеть его голову без шапки! Может быть, у него не было головы?!

В такие вечера, в такие прозрачные, просторные вечера, в которых могли все уместиться, и живые, и мертвые, я чувствовал такую тоску! Такую хрустальную тоску...

Это ветер без холода, ветер хрустальной пещеры. Мы сидели у его карусели. Это его работа — смазывать стержень, на котором все держится. Да. Немного денег и много грязи. Мы часто здесь играли в карты. Летом. Да. Особенно летом. Карусель крутилась... Крутилась... Катала кого-то. Или нет. Иногда ее просто включали. Да. Ну, для движения. Чтобы двигалось что-то. Ну хоть что-то...

Странно, мне ни разу не пришло в голову туда залезть. Покататься. Ни разу. Сидеть с Феликсом под каруселью — это да. А кататься — ни разу. Странно, нет?

Мы здесь сидели вдвоем. Только я и он. Как две собаки. Да. Полусытые собаки. Две зажмурившиеся отупевшие собаки... И все. И так изо дня в день.

Мы были дети. Наверное... Дети простых трагедий. Дети каждого дня. Это было так просто... Все ведь так ясно, нет?..

Он всегда превращался. Сначала лицо. Да. Именно оно. Оно вытягивалось! Нет! Серьезно! Будто ему кто-то натягивал кожу. Да. И завязывал узлом на спине! А потом его движения... Он махал руками, как человек, на которого напала стая комаров! Он приходил в неистовое движение! Весь! Все тело! Начиная от корней волос и кончая ногтями! У него чесались пятки! Он менялся! Да. Еще как! То разбухал, а то вдруг становился как старый черенок, да, как почерневший черенок лопаты! Все свидетели! Все! Он закидывал ногу на ногу, и тут начиналось! Его ноги переплетались, как змеи. Три раза! Я же говорю — все свидетели! Он мог перевить ногу три раза!

В какой-то момент он вдруг начал быстро ходить. Не останавливаясь! Ни на минуту! Прямо, налево, направо, да, снова вперед, как солдат! Он никого не видел! Ни машин, ни светофоров в центре! Никого! Он вылезал из своей норы, сначала тихонько, топ- топ, семенил, как для разбега! Брел, волоча глаза по земле! А потом все быстрее! Все быстрей и быстрей! Руки в карманах! А дальше — уже нет! Они ему мешали! Куда их девать?! Куда?! Он прижимал их к груди! Да! Будто нес книгу! Или — нет! Будто молился! Но это потом, потом, в конечной стадии!

Худой, очень худой и длинный, он мог идти всю ночь! Представляете?! Всю ночь напролет! А спать? Он валился там, где останавливался! Там, где кончался бензин! Сразу! Никакой инерции! Он будто вспоминал что-то. Черт! Он был похож на тех, кто забывает выключить свет! Утюг! Черт! А выключил ли я воду?! А? Нет! А может, все-таки да?!

Он никогда не возвращался. Какая-то мысль его останавливала, и он сразу ложился. Его всегда находили так! Да! Головой туда, куда шел! Привозили обратно и начинали кормить. Он и сам, проснувшись в машине, с незнакомыми людьми, начинал просить есть. «Ну кусочек! Маленький кусочек! Хлеб, немного хлеба... »

И он разбухал в деревне до следующего броска. Да. Это была чистая одержимость. Как повторение слов. Как его ужас перед словом «лоб»! Он начинал дрожать, да, стоило услышать это слово! Только намек даже! Он впадал в ужас! «Не надо! Не на-а-а-адо это слово!» — кричал он, зажав уши, и начиналась его гонка. У этих бросков не было ни ночей, ни дней. Ему было абсоютно наплевать! Дождь? Снег? Ночь? Вечер? Наплевать! Его это не касалось! Нигде и никак! Только мысль! Да! Только мысль могла его остановить! И только мысль могла завести его мотор. Это начиналось осенью. Я помню. Когда краснели первые листья. Да. Когда вдруг утром видишь — красные кончики. В окно смотришь — все, осень. Солнце, да, днем еще тепло, но внутри, в глубине дня, — уже холод. В животе дня — холод. Осень...

И вот в одну из ночей октября Феликс исчез. За ним сначала шли, да, один, два, потом пол-улицы! Он разбудил пол-улицы! Потом он вошел в свой ритм! В свой знаменитый шаг! За ним бежали. Им пришлось бежать следом! Его не пытались остановить! Расспрашивать! Да. Его пытались отвлечь! «Ты куда, Феликс? Фееееликс! Слыыыышишь?! Ты куда?! Куда идешь? Ну подожди! Ночь! Посмотри! Ночь на дворе!.. » Ха-ха! Он знал, что ночь! Конечно! Он выходил с фонариком смотреть на звезды! Да! Случалось! Когда он был в духе! Смотреть на небо!.. «О-о-о! Какое небо! Сколько их! Сколько... »

Он вытягивал руку туда! Вверх! С фонариком! Я его помню. Квадратный жестяной фонарик. Там еще можно было менять стекла. Проворачиваешь такую тугую шайбочку, и стекла меняются. Красное, потом зеленое...

Феликс направлял луч в небо. «О-о-о! Звезды! Какие звезды! Полно-о-о!» Его это удивляло!