Джумпа Лахири - На новой земле

Злость на Хему и обида, что она посмела ему отказать, утихли только в самолете, и теперь он испытывал только тоску по ней. Он сумрачно раздумывал о том, что он сделал не так, может быть, ему стоило обсудить с ней их будущее раньше? Может быть, она подумала, что он говорит неискренне, что безответственно бросается словами? Он сожалел, что так грубо разговаривал с ней в машине и что не сказал Хеме главного: что за время их короткого романа она стала ему очень дорога, что она была единственной женщиной, с которой ему захотелось связать свою жизнь. Как жаль потерять ее вот так, толком не обретя, но делить ее с другим мужчиной он не хотел. Не мог. В тот последний день в Вольтерре ему надо было сказать ей об этом, а он вместо этого надулся, как мышь на крупу, и вообще вел себя как полный идиот. И еще посмел обвинить ее в трусости! Хема, в отличие от Франки, не обвинила в трусости его самого, не указала на то, что его собственная боязнь привязанности, что к человеку, что к месту, переходит за грань патологической. Однако то, что она не встала с ним на одну доску и не начала перепалку, почему-то заставляло его чувствовать себя еще более отвратительно.

Соседнее бунгало занимала шведская семья. Их дети, мальчик и девочка, почему-то и купались, и загорали в трусах, как будто забыли взять с собой плавки. Они были высокие для своего возраста, он удивился, случайно услышав, как их мать говорила официантке в ресторане, что им пять и семь лет. Мать была очень привлекательна, высокая и стройная, с покрытым золотистыми веснушками нежным лицом и коротко стриженными волосами. Сама она меняла купальники примерно раз в час. Утром она выходила из бунгало, одетая в легкое платье цвета дыни, садилась в шезлонг и читала газеты, лениво откусывая кусочки папайи или манго, предлагая их детям и шутливо отмахиваясь от них, когда они тянули ее играть с ними. Они с мужем составляли довольно странную пару: она — утонченная, хрупкая, с тонкими костями, а муж — высокий, грузный мужчина с обожженной солнцем очень белой кожей и светлыми волосами до плеч. Большую часть времени он проводил в гамаке, подвешенном между двумя деревьями, храпя на весь пляж, а когда поворачивался на другой бок, узлы веревок протестующе скрипели. Похоже, кроме них на пляже никого не было — остальные бунгало пустовали.

Каушик лениво думал о том, что хорошо бы немного погулять по окрестностям, сделать несколько снимков, может быть, съездить хотя бы на остров Пхукет, но не трогался с места. Он немного поснимал на пляже — длинные лодки-пироги на воде, резвящихся шведских детей, но ехать на Симиланские острова не было сил. За три дня он только один раз ушел с пляжа — а именно зашел в сувенирную лавку, где его ничего не привлекло. Вместо поездок он нашел интернет-кафе и выложил на свой сайт итальянские фотографии Вольтерры в надежде, что Хема может когда-нибудь увидеть их: когда он делал эти снимки, она стояла рядом, прижимаясь к нему бедром, а ее длинные волосы, подхваченные ветром, иногда попадали в кадр. Подумав немного, он выложил и сделанные им снимки Андаманского моря.

Рождество Каушик провел на берегу, а вечером официанты нарядили маленькую пластиковую елку. Каушик заказал обычный ужин, сидел, глядя, как полная луна дрожит и играет в мелких морских волнах. Шведская семья за соседним столиком веселилась по полной программе, дети уже совсем почернели от загара. Шведы заказали по меньшей мере дюжину местных разносолов и теперь дружно ковырялись вилками в цельной рыбе, запеченной в специях. Каушик опять подумал о Хеме, и гнев вновь пронзил его при мысли, что через несколько дней ей предстоит выйти замуж и всю жизнь прожить бок о бок с человеком, которого она не любит.

После ужина шведская жена встала, легонько поцеловала мужа в лоб и взяла детей за руки.

— Выпьете со мной? — спросил швед, перегибаясь через стол в сторону Каушика.

Они пошли в бар, заказали виски. На подиуме местные музыканты настраивали свои инструменты. Шведа звали Хенрик, он работал редактором на телевизионном канале в Стокгольме. Они поговорили о средствах массовой информации в Италии и в Швеции, о войне в Ираке.

— В общем-то мы занимаемся похожими вещами, — сказал Хенрик и усмехнулся. — Даже наши имена похожи.

Каушик кивнул.

Хенрик рассказал, что они всегда приезжают сюда праздновать Рождество, уже четвертый год подряд.

— Ларс был совсем крошкой, когда мы открыли это место.

— А ваши семьи не возражают?

— Против чего?

— Ну, что вы сбегаете от них в такой день?

— Да, родители жены всегда ругаются, но мы все равно уезжаем. Понимаете, мы живем на соседних улицах, можем отпраздновать это самое Рождество в любой момент, если захотим. А мои родители в разводе, у каждого новая семья. — Хенрик удивленно покрутил головой. — Слишком много народа надо приглашать в гости. Ну а где ваша семья?

— Моя мать умерла много лет назад. Отец живет в США.

— Но вы же индус по национальности, верно?

— Да.

— Живете в Индии?

— В настоящее время я нигде толком не живу. Собираюсь перебраться в Гонконг.

— Женаты?

Каушик отрицательно покачал головой.

— Но вы о ком-то думаете. Моя жена говорит, вы тоскуете по женщине.

Он и не думал, что это так явно видно и что шведская женщина, оказывается, исподволь изучала его.

— Да, иногда.

— Вы ее скоро увидите?

— Нет.

Хенрик пожал плечами.

— Знаете, одному тоже неплохо. — Он залпом допил виски.

Каушик помрачнел. Швед был прав — как бы Каушик ни тосковал по Хеме, он понимал, что на новом месте ему легче будет построить жизнь в одиночестве. Что ей там делать? Он все равно не имел права вырывать ее из привычного уклада. Музыканты начали что-то играть, немилосердно фальшивя. Внезапно ему стало невыносимо общество толстого шведа, ему надо было побыть одному, подумать.

— Я иду спать, — заявил он, вставая.

— Что же, спокойной ночи, — отозвался Хенрик. — А я еще посижу немного. Эй, девушка, еще виски, пожалуйста.

Следующее утро было безоблачным. Каушик встал рано, побрел к ресторану завтракать. К его удивлению, Хенрик уже сидел за столиком, чисто выбритый, одетый в плавки и цветную гавайскую рубаху, и пил кофе с булочками.

— Вы почувствовали, как земля тряслась ночью?

— Нет, а что?

— Говорят, небольшое землетрясение, — сказал Хенрик. — Но оно уже прошло.

Что бы это ни было, Каушик все проспал. Он вспомнил, как давным-давно в Сальвадоре они с другом вот так же сидели в кафе, и земля затряслась так, что темная похлебка выплеснулась на стол из мисок. И вновь он отчетливо увидел молодого солдата, лежащего на дороге в луже крови.

— Здесь недалеко есть неглубокий коралловый риф. Хотите поехать со мной? Жена и дети собираются в город прикупить сувениров.