Вадим Муратханов - Время безветрия. Повесть

«А с субподрядчиками договор когда подписывали?» — низкий дедушкин.

«Все, говорю ему, ноги в руки — и в трест, к главному» — звонкий мамин.

Володя открывает глаза. Теперь голоса звучат уже на фоне красного ковра с бело-синими безглазыми лицами узоров. Захлебнувшись криком, бежит в зал и виснет у мамы на шее. Каштановые волосы пахнут как чистое белье на морозе.

— Ну надо же, за ночь соскучился, — говорит бабушка непонятное и идет на кухню греметь кастрюлями.

Мама гладит Володю по голове, долго и внимательно смотрит ему в лицо.

— Проводить проснулся, — одобрительно замечает дедушка. — Ну что, золотой внучек, давай прощайся с мамкой, такси будет ждать.

— Почему? — обернувшись к нему, кричит Володя.

— Тс-с! — Мама прикладывает палец к губам. — Потому что отпуск закончился, всего несколько дней у меня было — я ведь тебе говорила. Ты веди себя хорошо, слушайся дедушку с бабушкой, а я зимой обязательно еще приеду. Ты уже совсем большой будешь, — добавляет она словно не для Володи.

— Давай, доня, собирайся, — торопит дедушка.

Каштановые волосы расплываются в Володиных глазах. Мама целует его в мокрую щеку. Как мог он проспать эти несколько драгоценных дней? А голоса уже в прихожей, и слышно, как с улицы сигналит машина.

Как всегда перед планеркой, Володя взял со стола в приемной газету, вошел в редакторский кабинет и, сев на свободный стул за длинным столом, начал листать ароматные, еще маркие страницы. Все были в сборе и ждали Рустама, негромко переговариваясь.

— Нет, этот не впечатлил, энергетика слабовата, — обсуждал Муравцев с дизайнером Юрой что-то эзотерическое. — Алим — тот сра… сразу тебя держит, совершенно другой же уровень.

Взгляд Володи упал на четвертую полосу. В надерганных из Интернета перепечатках говорилось о двойнике Буша, о тайских деликатесах из пауков и о ягненке с двумя головами. Одна заметка заставила прочесть ее целиком.

«Пятилетняя китайская девочка Ли Чжин страдает редкой формой психосоматического расстройства: в минуты бурной радости она теряет сознание. Наблюдавшие девочку врачи констатировали у нее в подобных ситуациях остановку сердца. Теперь родители строго следят за тем, чтобы Ли избегала эмоциональных нагрузок. „Мы не рискнули оставлять новогодний подарок под елкой, — признается мать девочки. — Пришлось рассказать ей о сюрпризе заранее и развернуть подарок у нее на глазах”».

Володя попытался представить, как сложится жизнь у Ли Чжин, и не сразу заметил, что занявший свое место Рустам глядит на него не отрываясь.

— Вот с этого все и начинается. С разболтанности, опозданий, с вашего вечного пофигизма. Вы не думаете о последствиях своих действий — лишь бы пропиарить себя получше. Да, Леша? — перевел он взгляд на Чудинова.

— Рустам, ты же сам…

— Что сам? Что — сам? Почему ты не сказал мне, что план генеральной реконструкции получен без ведома сотрудников министерства? Что за детский сад?

Только тут Володя заметил, что прочитанная им заметка о девочке и другие перепечатки занимают место чудиновской статьи о снесенных домах.

— Для тех, кто не в курсе: ночью, после одного неприятного звонка, печать номера была приостановлена. Первую и четвертую полосы пришлось переверстывать на ходу. Спасибо Давыдову и Ястрижевской, которые приехали и пахали тут почти до трех. — Он встал, прошелся по кабинету. — Правильно Шавкат-ака говорит: распустил я вас. Надо держать вас в ежовых рукавицах, по-другому не понимаете.

Пухлый и круглолицый Рустам, с его привычкой причмокивать после каждой фразы, и в гневе не был страшен. Но было жалко и неловко смотреть в его детские обиженные глаза.

— Вам-то что — как с гуся вода. Поругали — забыли. А я вот, по всей видимости, от вас ухожу. Будете теперь другого редактора подставлять. И будет у вас репутация коллектива, который своих редакторов увольняет. Идите с глаз моих, не могу вас больше видеть. Стойте, совсем забыл: знаю, что Макс позвал всех надень рожденья. Муравцев, Чудинов, если едете, заберите в приемной подарок. Скажете, что от меня. Свободны!

Из приемной выходили подавленные.

— Сатрапы! Душители! Доколе! — Чудинов, по обыкновению, попытался сыграть, но в этот раз никто не улыбнулся. Впрочем, он и сам не смог сдержать раздражения.

— Ничего, — пообещал он, выйдя из образа. — Отдам на сайт. Еще повоюем.

— Пар… пар… порази своим ржавым копьем еще одну ветряную мельницу, — посоветовал Муравцев.

— Я уж думал, ты в паразиты меня записал.

— Да и с пар… пар… партизанами как-то нехорошо получилось.

— Да, Рустама подставлять не хотелось, — со вздохом согласился Чудинов.

Володю преследовала когда-то идея магнитофона для одноразовых записей, где стирающая головка располагалась бы прямо за воспроизводящей и включалась одновременно с ней. Примерно так работала память у его бабушки. Во время семейных застолий, после пары выпитых рюмок, она сбивалась с круга истоптанных воспоминаний. Во вскопанном алкоголем мозгу нижние пласты оказывались на поверхности, и бабушка начинала рассказывать что-то новое и неслыханное, но впоследствии никогда не умела повторить этих рассказов — они таяли навсегда вместе с редеющим застольным весельем в усталых сумерках.

Механизм его последних погружений в прошлое был именно таков. Он мог заново, словно наяву, прожить какую-то сцену из детства, но это был однократный сеанс, не предполагавший повторов. Как будто кто-то спустя десятилетия давал ему еще один — только один — шанс, предлагая поступить в какой-то момент иначе, найти лазейку, развилку — и изменить что-то в его раз навсегда написанной судьбе. А иногда ему казалось, что, наоборот, ожившее и настигшее его время детства — сама целость и сохранность этого времени — зависит от каждого верного или неверного шага, совершаемого в настоящем.

Рашид, Бахтияр, длинный Анвар и Володя ходят по махалле, поджигают пух. Он падает в безветрии как снег, медленно и равнодушно. Скапливается в сухих арыках и вдоль заборов, цепляется за траву, растет невесомой прозрачной ватой.

Спички на правах старшего держит в руке Анвар — трое младших забегают вперед и показывают, где гуще. Пух сгорает бесследно: быстрая и непрерывная дорожка огня — легкий, еле слышный выдох, стелющийся по земле.

Больше всего пуха вдоль забора у дяди Миши. Но как только Анвар чиркает спичкой, на улицу выглядывает хозяин:

— Вам тут, обормоты, кто разрешил с огнем баловаться? Спалить меня хотите? Сейчас пойду с вашими родителями пообщаюсь.

— Это не я, это Анвар, — вырывается у Володи.

Праздник пуха испорчен — они уже ничего не жгут и молча идут по улице.