Ольга Батлер - Золотой желудь

Перед глазами ее лет десять как висит узорчатая занавеска, скрывающая картину мира. Занавеска эта потихоньку разрастается, и теперь лишь по периметру мелькают размытые образы, в которых Лидия Николаевна с трудом различает предметы и лица. Сдвинуть бы занавеску эту или разорвать на кусочки.

Сережа сказал, что такая слепота и в Англии не лечится. Витамины, зеленые овощи, отсутствие стрессов — вот все, что врачи предлагают.

Лидия Николаевна нащупывает на тумбочке будильник, подаренный ей собесом — опять поставила его вверх тормашками! — нажимает на кнопку, и будильник буратиньим голосом объявляет время.

«Полдня проспала. Что ночью-то делать буду?» — ужасается старуха, ногой находя тапочки. Она заплетает свои растрепавшиеся седые космы в тощую косицу, с привычной ловкостью скрепляет прическу обувным шнурком, застегивает на все пуговицы просторную байковую рубашку, донашиваемую после покойного мужа, и плетется на кухню.

Поужинав позавчерашним супчиком, сваренным из замороженных овощей, она лезет в хлебницу и обнаруживает, что ее любимые мятные пряники закончились. Сережу попросить? Занят он: работа, семья. Его Люси такая милая, по-русски прекрасно говорит, при каждой встрече обнимает старуху. Грудь у англичанки большая и мягкая, шея пахнет легкими духами. Пусть у Сережи в семье все будет в порядке и малышка их растет здоровой…

Лидия Николаевна низко склоняется над столом, проводит по нему кончиками пальцев — в последние годы они стали очень чувствительными — и сметает крошки бородинского хлеба в ладонь. Точно так же делала много лет назад ее мать. Лидия Николаевна, которая всю жизнь отталкивала от себя простонародные манеры, в старости стала похожей на мать, хотя уже не осознает этого. Да если б и осознала, не стала бы ничего менять. Она снова свободна в словах и поступках — как малый ребенок.

Собрав крошки, старуха протирает стол потемневшей страшненькой губкой. Дочь несколько раз выбрасывала эту губку, но Лидия Николаевна неизменно достает ее обратно. «Поразбрасываетесь», — ворчит она не столько на дочь, сколько на все новые поколения, не знавшие настоящих лишений.

Помойное ведро под раковиной выложено мусорным мешком. Дочка радуется, что мать начала использовать мешки вместо газет — ведь они стоят сущие копейки. Не замечает Света, что этот мешок несъемный.

Лидия Николаевна включает воду и начинает греметь тарелками, подбадривая себя пением. Голосок у нее серебристо-звонкий, словно у девушки, и в этот момент она похожа на пичугу, которая суетится в клетке. Скоро этот шум и грохот сменятся стуком массажного коврика в спальне. Ничто не должно нарушать однажды заведенный порядок.

Раздается телефонный звонок, но Лидия Николаевна не спешит к аппарату. В это время дня ей надоедает соседка, женщина многословная и недалекая, все разговоры которой — об очередной склоке в магазине да о чужих невоспитанных детях и собаках.

Недавно до Лидии Николаевны донесли сплетню, что соседка хвалится во дворе, как опекает слепую бабулю — это ее, значит.

— Без опекунов обойдемся, — объявляет Лидия Николаевна надрывающемуся телефону. Он не умолкает, и она раздраженно снимает трубку. На другом конце провода раздается незнакомый робкий голосок, но Лидия Николаевна голосам и голоскам больше не верит.

Вокруг полно желающих облапошить пенсионерку. В прошлом году она своими собственными руками вынула из под перины и отдала мошенникам тысячу долларов, думая, что спасает попавшего в ДТП Сережу.

— Ну говорите, говорите же! — строго приказывает старуха в трубку.

Девушка испуганно замолкает, но все же набирается смелости:

— Лидия Николаевна, я внучка Аси Грошуниной… Вы ведь в юности были Семилетовой? У вас голос такой молодой, даже не верится…

— Только голос и остался, — обрывает старуха надоевший ей комплимент.

Девушка приехала из северного городка и снимает угол на окраине города. У нее совсем нет знакомых в Москве. Кроме Лидии Николаевны.

— А мы разве знакомы? — с московской жестокостью спрашивает старуха.

Но девочке достаточно произнести всего одно имя из далекого прошлого — «Лижбэ», чтобы Лидия Николаевна сразу подобралась и помолодела.

— Неужели Ася жива? — она вдавливает трубку в ухо, чтобы не упустить ни слова.

— Бабушка умерла в ка… — голосок пропадает, на линии начинается треск, и связь обрывается.

Лидия Николаевна задумчиво кладет трубку обратно, но руку не убирает, напряженно ждет. Телефонные звонки бывают разными. Иногда судьба словно делает пальцами вот так — щелк! — и твоя жизнь никогда не будет после этого прежней. Когда девушка перезванивает, любопытство уже не на шутку одолело Лидию Николаевну.

— Маша, а вы не можете завтра приехать ко мне? — приглашает она девушку. — Я вас чаем напою…

И Лидия Николаевна жирным черным фломастером записывает Машин номер в потрепанную школьную тетрадку, где почти на каждой странице — по длинному ряду крупных неровных цифр с такими же крупно выведенным сверху именами: «Света», «Люси», «Сережа».

Закончив разговор, старуха спешит к телевизору, усаживается вплотную к экрану, и прикрывает глаза в ожидании сериала. Она часто засыпает, слушая его натужные, высосанные из пальца диалоги, но сериал хотя бы вносит осмысленность и распорядок ее одинокую жизнь.

Пока что передают сводку городских новостей. Трое пострадавших в аварии, водитель скончался. Сережа часто по этой улице ездит. «Господи, — умоляет Лидия Николаевна, массируя свою впалую грудную клетку, — спаси и сохрани Сереженьку. Лучше меня возьми!». Но она так же быстро успокаивается. Сегодня ее главными мыслями будут мысли об Асе Грошуниной.

«В эту страну можно попасть, топнув ногой возле замурованной лестницы черного хода, тогда лестница продолжается, сказала я, и Лида сразу попросила: „Покажи“. Мы полезли на чердак… не знает, что я подобрала ключ… и желудь из маминой пуговичной шкатулки. Мама говорит, он медный, но пусть это будет золотой желудь королевы. Я сказала Лиде, что мы должны его найти во что бы то ни стало.

На чердаке она ушибла коленку и испугалась, но потом ей понравилось. Вечером делали карты, писали расписки кровью в вечной дружбе. Айша и Лижбэ, охотницы за золотым желудем. Лидка отказывалась прокалывать палец, но я сказала, что если она такая трусиха…

Мария Ивановна посадила меня с Мальковым, чтобы я на него влияла. Он весь урок пугал меня перочинным ножиком. Дома плакала. Папа посмеялся, что я боюсь коротышку, который мне по плечо. Да не боюсь я его! Но не могу драться, мне жалко любого человека… Папа принес подушку, и я по ней колотила изо всех сил. „Вот, барышня, тренируйся пока. А завтра так поступишь, если он снова полезет. Никогда не уступай наглецам“».