Ольга Батлер - Золотой желудь

Старуха кивает — объяснение принято.

— Помню что-то смутно… Страшноватой была та игра.

Чердак казался помещением запретным, таинственным. В полумраке простыни и силуэты сохнувших на веревках мужских фуфаек словно оживали. А коты, бесшумно скользившие среди сломанной старой мебели и попахивавших дымом печных стояков, казались пришельцами из другого мира. Даже взрослые женщины боялись ходить туда в одиночку, обычно развешивали белье вместе.

Ася выдумала Дерево, которое то лежало под землей, то поднималось во весь рост к облакам. И Лида одно время так увлеклась игрой, что стала видеть странные, с запахом сухих трав и листьев, сны. Они начинались в одном и том же подземелье, откуда вели ходы к разным дверям, которые открывались то на вокзале, то на вершине Дерева, то в магазине, то под Новодевичьим монастырем. Но рассказывать этой девушке про свои сны необязательно.

— Последний раз мы виделись на Новый 1947-й год. Отмечали всей честной компанией. Ставили пластинки. Ася танцевала аргентинское танго.

— С кем?

— С одним… нашим одноклассником, — не сразу отвечает Лидия Николаевна. — Он вернулся с фронта раненым, хромал, но у них так хорошо получалось.

Да уж, им в тот момент ничто не могло помешать… Прошедшие десятилетия снова прессуются для нее в одну плоскую секунду, и она в который раз ловит себя на оскорбленном чувстве. Это была обида, которую она так и не смогла простить.

Вспомнив отставленную в угол инвалидную палочку и два тянувшихся друг к другу профиля: один резкий, с зачесанными назад волосами, другой русалочий, нежный, — старуха привычно ждет, что боль слабо сожмет ее сердце. Потом косится на Машу: заметила ли?

— Асю вскоре после этого и сослали, — скорбно поджимает она губы. — Жалко, конечно… Она очень жадная до жизни была. Мечтала стать писательницей, актрисой, режиссером — всем одновременно.

— У вас снимков ее не сохранилось?

— Валяются где-то школьные. Я внука попрошу на антресолях поискать, — обещает Лидия Николаевна: еще не до конца уверенная, надо ли ей еще раз встречаться с этой девушкой. — Значит, вы бабушку никогда и не видели? Ася красивой была. Сегодня могла бы пойти в модели.

Если б захотела… Но Лидия Николаевна не рассказывает Маше, что по тогдашним меркам ее бабушка была, как бы сказать… не очень. Асю дылдой обзывали.

Едва «питерская» появилась в их классе, всё в ее внешности — длинные конечности, не по-московски прозрачные глаза, светлые распущенные волосы, которые она зачем-то мыла каждый второй день, хотя все нормальные люди мылись раз в неделю, почти мужская неряшливость в одежде — всё сообщило одноклассникам, что перед ними чужая.

Когда вдруг стал очевидным Асин талант к литературе, одна девочка, напрягая свой узкий лоб с единственной морщинкой, раскритиковала сочинения Грошуниной за то, что та слишком умничает. И заодно обсмеяла Асину необузданную манеру танцевать. «Жалко мне тебя, — получила она в ответ. — Твой дух приземлен и убог, и жизнь твоя будет такой же».

Потом Мальков получил отпор. В тот день Асин сосед по парте плевал в нее комочками мокрой бумаги. Они застревали у Аси в волосах или, срикошетив от лица, падали на пол. Один шарик ударил ей в глаз, и тут словно кто-то чужой вселился в новенькую — она развернулась и бешено замолотила своими длинными руками по физиономии соседа. Мальков растерялся, заплакал, но потом тоже размахнулся… и вдруг замер с испуганным лицом. Это Вова перехватил его руку. С тех пор Грошунину не обижали.

Лидия Николаевна как сейчас видит: вот они вдвоем с Асей идут из певческого кружка — знакомой улочкой, мимо домиков с деревянными надстройками, где потемневшие наружные лестницы заходят на вторые этажи, заканчиваясь там маленькими тамбурами. Деревья выше домов, во внутренних двориках сохнет белье, перед частными сараями вросла в землю давно брошенная телега.

Они с любопытством заглядывают в подслеповатые окна этих ветхих человечьих гнезд, подсматривая чужую жизнь. Ася говорила, что обитатели этих домов только притворяются обычными гражданами, а на самом деле они являются Хранителями. Из всего то она умела сказку сделать…

Она небрежно шагает через лужи. А Лида, подлаживаясь под широкий шаг подруги, старается не попадать в грязь своими единственными, чинеными-перечинеными туфлями. У нее из головы не выходит песня про картошку, которую только что репетировали в кружке. Ее насмешил незнакомый куплет, который неожиданно для всех исполнила Ася.

Поулыбавшись и тихо помурлыкав песенку, Лида сообщает подруге:

— Я с Вовкой Ермаковым в трамвае вчера ехала. Он заметил меня — покраснел, как рак вареный…

В том же трамвае она видела соседку Грошуниных Домну. Приняв деньги от пассажиров, Домна уселась на свое высокое сиденье кондуктора, лицом к вагону, и зевнула широко, как бегемотиха. И, когда вслед за ней культурные дамы в шляпах тоже начали растягивать свои накрашенные губки в безобразной зевоте, Домна злорадно ухмыльнулась.

— Ась, я в лагерь не поеду. Мы в июне в деревню собираемся, — Лида перескакивает не только через лужи — с новости на новость.

Но подруга ее не слышит. Она опять сочиняет сказку.

— Вчера я была там… — наконец таинственно говорит Ася.

— На чердаке?

— Угу. Меня сразу в ствол затянуло, — и Ася рассказывает, как, путешествуя по веткам волшебного Дерева, попала в другую Москву.

Истории ее невероятны. В этой другой Москве она то становится великаншей — марширует на первомайской демонстрации и сажает вождей к себе на колени, то в жаркий день летает над улицей, поливая прохожих холодной водой из чайника, то встречает московских призраков, то присутствует в суде, где дворовый кот, в шляпе и галстуке, обвиняет шпица Кнопа в хулиганстве.

Лида слушает с открытым ртом.

— И королеву Макушку ты видела?

— А как же! Она спросила — опять ты, Айша, явилась с пустыми руками? Ты обещала, что в следующий раз вы с Лижбэ принесете мне золотой желудь.

— Зачем ей этот желудь?

Ася отвечает не сразу, но голова ее работает быстро:

— Чтобы вырастить новый волшебный дуб. Все там будет лучше прежнего — и люди, и звери. Старое дерево в негодность приходит, скоро оно развалится, злой дух будет рад… Хочешь, секрет скажу? — глаза ее блестят еще сильнее. — Желудь у меня, — и она хлопает себя по карману вязаной кофты.

— Покажи! — тянется к ее карману Лида.

Но Ася отпрыгивает в сторону и несется по переулку, со смехом уворачиваясь от подруги. Потом обе, отдышавшись, по очереди держат в ладонях золотой желудь. Он похож на простую медную пуговицу — но так может подумать только непосвященный.

— А злого духа… ты видела? — спрашивает Лида.