Джеймс Скадамор - Клиника «Амнезия»

Посмотрев перед собой, я увидел на противоположной стене неоновые буквы.

Тебя зовут Анти. Тебя нашли в пещере в Педраскаде. Ты убил своего лучшего друга.

Повернуть голову мне не удалось, но я смог скосить глаза на другую стену, где вспыхнула еще одна неоновая надпись.

Это всего лишь шутка. На самом деле все в порядке. Ха-ха-ха!

Я снова посмотрел вперед и увидел стоящего в изножье кровати мужчину. Он был одет в белый халат, на носу — небольшие круглые очки в массивной оправе. Я также разглядел тонкие усики, словно нарисованные карандашом. В руках он держал пюпитр для бумаг, сделанный из нержавейки.

— Мое имя Меносмаль, — сообщил незнакомец хорошо поставленным голосом. — Если не ошибаюсь, вы искали именно меня. Хотя, — добавил он, — возможно, вы этого не помните.

— Кажется, я вас где-то видел, — ответил я.

— Это, должно быть, игра воображения, — возразил Меносмаль. — Насколько мне известно, вы никого не узнаете. Иначе вас бы здесь не было.

Не успел он закончить фразу, как я понял, что будь у него усы чуть погуще и сними он очки, то лицом он стал бы похож на Суареса. Я вновь попытался сесть в кровати, однако тело мне не повиновалось.

— Никакой вы не доктор Меносмаль, — упорно стоял я на своем. — Ведь его просто не существует. Его выдумал я.

Меносмаль что-то записал в своем блокноте.

— Интересно. Вы видите то, что придумали. Идеально соотносится с поведением человека, страдающего амнезией. Следовательно, вы находитесь здесь не зря. Вам, пожалуй, стоит немного отдохнуть и попытаться вспомнить что-нибудь еще. В отдельных случаях вспоминания возвращаются к моим пациентам лишь спустя несколько часов. Однако у меня есть опасения, — продолжил он, — что в последнее время случаи выздоровления происходят все реже и реже, поскольку условия содержания больных заметны улучшились. Такое ощущение, будто по прибытии в нашу клинику некоторые пациенты предпочитают оставаться в беспамятстве, радуясь тому, что свободны от воспоминаний… — Доктор Меносмаль подмигнул и заговорил снова: — Все чаще и чаще мне приходится иметь дело сложными представлениями об их прошлом, которое, насколько мне известно, они придумывали через несколько часов после того, как попадали к нам.

— Неужели? — полюбопытствовал я.

— Возьмем, к примеру, этого юношу, — указал ручкой на соседнюю койку Меносмаль.

Посмотрев в указанном направлении, я увидел, что доктор имел в виду Фабиана. Мой друг приветливо помахал мне сломанной рукой, на которой болтались лохмотья омертвевшей кожи. Когда он улыбнулся, я заметил, что из уголков рта и ноздрей стекают тонкие струйки крови. На Фабиане был зеленый хирургический халат с открытой спиной. — Его вчера выбросило на берег. Он ничего не помнит, — пояснил доктор. — Совсем ничего. Забыл даже собственное имя. А теперь они вместе с еще одной женщиной неожиданно решили, что он ее сын, а она — его мать.

Возле Фабиана находилась стройная темноволосая женщина лет сорока пяти. У нее были такие же удивительные зеленые глаза, как и у Фабиана. Она подошла ко мне, чтобы поздороваться за руку, и я почувствовал исходящий от ее кожи приятный аромат свежих персиков.

— Конечно, это смешно, — сказал Меносмаль, понизив голос, когда женщина вернулась к кровати Фабиана. — Это одна из моих самых давних пациенток. Она здесь почти с первых дней существования клиники. Но раньше она ничего не говорила мне о том, что у нее есть сын. Наверное, ей просто хочется в это верить.

Напрягая зрение, чтобы разглядеть стоящую справа от меня кровать, я увидел, что женщина одной рукой гладит Фабиана по волосам, а второй протирает ему лицо смоченной в спирте ваткой. Фабиан смотрел на нее, и лицо его светилось улыбкой.

— Однако я должен признаться, — вновь заговорил Меносмаль, — что в этом заблуждении они пребывают оба. Причем само заблуждение, пожалуй, самое сильное из всех, которые мне доводилось наблюдать. Эта женщина убеждена в том, что он — ее сын.

В следующее мгновение и Фабиан, и его мать приветственно помахали мне с таким видом, будто позировали перед фотообъективом во время какого-нибудь пикника. Затем, не переставая улыбаться, вновь повернулись лицом друг к другу.

— И все же, если это доставляет им радость, — продолжил доктор, — пусть они верят в свое родство до тех пор, пока не узнают истину.

— А вы необычный доктор, — произнес я.

— А вы необычный пациент, — ответил Меносмаль. — Мне приходилось сталкиваться с самыми экстраординарными случаями, но еще никто не заявлял, что придумал меня. Это действительно нечто из ряда вон выходящее.

Мы почти в унисон рассмеялись.

— Вас не затруднит объяснить мне кое-что? — попросил я.

— Попытаюсь помочь вам.

— Почему я остаюсь недвижим? Это из-за того, что я все еще сплю?

Мой собеседник огляделся по сторонам, неожиданно проявляя нервозность.

— Признайтесь, ведь это так, — настаивал я. Меносмаль засунул ручку в нагрудный карман и принялся что-то насвистывать.

— Мне пора идти, — сообщил он.

— Я вас понял. Я-то знаю, что придумал вас, — сказал я.

— А вы сообразительный юноша, — похвалил меня Меносмаль и, прищелкнув пальцами, превратился в морскую птицу олушу.

Когда спустя некоторое время я снова открыл глаза, меня ослепил сильный желтый свет, и я тотчас зажмурился. Ладно, сосредоточим внимание на окружающих звуках. До слуха донеслись приглушенное гудение кондиционера, негромкий шелест газетных страниц и цоканье женских каблучков по твердому полу. Я пошевелился на холодных чистых простынях и обнаружил, что, хотя прекрасно ощущаю свое тело, двигать правой рукой все равно не могу. У меня побаливал локоть, но, надо полагать, боль еще заявит о себе с полной силой.

— Он проснулся? Видел? Он пошевелился, — донесся до меня голос стой стороны, где недавно процокали каблучки. Мать.

Газета с шорохом опустилась.

— Смотри не разбуди его, — произнес голос отца.

— Он пробыл без сознания двое суток. Нам непременно следует выяснить, что случилось.

Двое суток? Что я делал целых двое суток? Или в моем воображении повторяются некие события? Не открывая глаз, я попытался представить себе случившееся. Потому что знал: когда я их открою, времени на раздумья у меня не будет. Путаные воспоминания начали постепенно возвращаться ко мне, и я ощутил некую шаловливую радость от того, что мы сделали. Мне не терпелось увидеть Фабиана, помириться с ним, приступить к обсуждению версий наших с ним приключений, достойных предания гласности. Но прежде чем гордиться собой, предстояло пройти через горнило самоуничижения: виновато отводить в сторону взгляд, мямлить слова извинения, пытаться загладить вину. Однако как бы сильно мне ни хотелось притворяться спящим, чтобы родительское терпение наконец лопнуло, уходить они, судя по всему, не собирались. Поэтому я глубоко вздохнул, приготовясь к шквалу вопросов — Ты что же наделал? Да как ты мог солгать нам? Какая собака пробежала между тобой и Фабиа-ном1 — и открыл глаза.