Фрэнк Харди - Власть без славы. Книга 1

— Здравствуй, Барни, — негромко сказал молодой человек, сразу сообразив, что разговаривать нужно тихо. Он был невысокого роста, но широкоплеч, волосы у него были черные, прямые и жесткие, а широкое ирландское лицо сияло добродушием. Звали его Лу Дарби. На лице его не было никаких отметин, которые указывали бы на то, что он боксер, и однако он был одним из сильнейших боксеров, каких приходилось видеть Барни. Дарби еще не исполнилось двадцати одного года, а он уже одерживал победы над всеми приезжими боксерами, включая двух американских чемпионов мира.

Барни оглянулся через плечо на закрытые двери других комнат и зашептал на ухо Дарби:

— Ты с ними осторожно. Они все тут патриоты, ты же знаешь. Настоящие империалисты — по крайней мере так они говорят, чтобы угодить хозяину. Он хочет, чтобы ты вступил в армию. Для того он тебя и вызвал. Его еще нет.

— Все требуют, чтобы я вступил в армию. Старухи останавливают меня на улице. Кто-то присылает мне по почте белые перья [10] В Англии и Австралии присылка белого пера означает обвинение в трусости; его обычно посылают людям, уклоняющимся от военной службы. . А почему, спрашивается, я должен идти на войну? Я же сказал Уэсту, что не пойду в армию. Он уговаривал меня, еще когда сам был в армии и зазывал добровольцев.

— Пусть сами воюют, если им так хочется. Джек просто помешался на новобранцах. Верит всему, что пишут в газетах. С ним прямо говорить невозможно. Он в лепешку расшибется, чтоб уговорить тебя вступить в армию, вот увидишь.

— Да пошел он к черту!

— Вот так и держись. Ты для них — золотое дно, им не так-то просто тебя вышвырнуть. Стой на своем. А Джек совсем спятил, ей-богу. Вчера спрашивает меня: «Сколько тебе лет, Барни?» А я ему: «Да уж для армии я стар, если ты это имеешь в виду. А кроме того, — говорю, — страдаю плоскоступием». — «Трусостью ты страдаешь», говорит. Будь я проклят, вот уж никогда не думал, что Джон Уэст станет таким. Должно быть, миллионы ударили ему в голову.

— Ну, так пусть сам воюет за свои миллионы. У меня на руках мать и сестра, и я не пойду на войну, пока не заработаю столько денег, чтобы я мог обеспечить их на всю жизнь.

— Верно, не иди в армию, пока не станешь чемпионом мира. Я так и сказал Фрэнку Лэмменсу и Лэму: «У вас в руках чемпион мира, а вы его гоните на войну!»

За окном, спиной к которому стоял Дарби, послышались крики «ура», пение и музыка. Дарби обернулся и поднял штору. Барни тоже подошел к окну — внизу, на улице, толпа шумно приветствовала длинную колонну марширующих солдат. Гремел военный оркестр — над толпою плыл бравурный мотив «Типперери».

Дверь из кабинета Лэма открылась, и оба быстро обернулись.

— Хэлло, мистер Лэм, — сказал Дарби. — Меня вызвал мистер Уэст.

— Хэлло, Дарби. Мистер Уэст скоро придет. Подождите у него в кабинете. Готово у вас объявление, Барни?

Барни метнул на Лэма сердитый взгляд и вернулся за стойку. — Да, вон оно, на столе.

— Давайте сюда, — резко сказал Лэм. Ему было под сорок, но он выглядел моложе. Глаза у него были жесткие, губы тонкие, подбородок воинственно выдавался вперед. Лэм редко улыбался.

Распахнулась дверь, и в контору энергичным шагом вошел Джон Уэст.

— Привет, Лу!

— Добрый день, мистер Уэст.

В кабинете Уэста было пусто и голо — стол, четыре стула и несколько фотографий. На выбеленных стенах виднелись образовавшиеся от сырости подтеки, а оконные стекла давно уже нуждались в том, чтобы их вымыли.

Джон Уэст повесил шляпу, потом выдвинул ящик стола, вынул маленький пузырек, высыпал из него на ладонь две таблетки и, закинув голову, проглотил их с ловкостью, приобретенной долгой практикой.

В соседней комнате Барни перегнулся через спинку стула и вытянул шею, стараясь подслушать разговор.

Джон Уэст сел за письменный стол. — Вы еще не записались в армию, Лу?

— Нет, мистер Уэст. — Дарби нервно вертел в руках шляпу.

— Вы понимаете, что этого требует общественное мнение?

— Да, пожалуй.

— Вы понимаете, что бокс сейчас будет в загоне?

— Похоже, что так.

— Он снова войдет в силу, когда кончится война. Главное сейчас — выиграть войну, это вы понимаете?

— Иначе говоря, вы хотите, чтобы я пошел в армию?

— Вот именно. Нельзя все время поступать как хочется. Вы знаете, сколько я для вас сделал.

— У меня были крупные победы и до вас, мистер Уэст. Но так или иначе, я не хочу идти на войну, пока не накоплю денег, чтобы обеспечить мать и сестру на всю жизнь, на случай если меня убьют.

— Вас не убьют.

— Во всяком случае, я пока не собираюсь записываться в армию. Это мое последнее слово. Пока не выиграю еще несколько матчей и не заработаю денег — не запишусь.

— У вас и так дела были неплохи — должно быть, вы отложили несколько сотен.

— Отложил, мистер Уэст, но мне нужны не сотни, а тысячи. И, скажите на милость, чего ради я должен воевать за Англию?

— Потому что, если Англия будет разбита, будем разбиты и мы. Если победит Германия, то наше имущество, наши деньги, дома и семьи — все погибнет! — Джон Уэст стукнул кулаком по столу.

— А по-моему, что Германия, что Англия — один черт.

— Не болтайте ерунды. Немцы — варвары. Они пытают пленных и сжигают их живьем. Они хотят завладеть всем миром.

— А Англия им уже завладела. Посмотрите, что она натворила в Ирландии. Моя бабушка была там как раз в то время, она мне много порассказала. Я не желаю сражаться за Англию, пока не обеспечу себя.

— Если вы не вступите в армию, то следующий ваш матч будет последним до конца войны.

— Что хотите, то и делайте, мне все равно, только на войну я сейчас не пойду. — Дарби выдержал взгляд Уэста, устремленный на него через стол. — Я непременно буду чемпионом мира, мистер Уэст, и вы мне помешать не можете. И я побью всех боксеров на свете, вот увидите, даже если б мне пришлось для этого ехать в Америку. — Он нахлобучил шляпу и вышел из кабинета, хлопнув дверью. Когда он проходил мимо Барни, тот зашептал: «Молодец, парень. Подожди, я выйду с тобой. Выпьем по чашке чаю».

— Ты это серьезно насчет Америки? — спросил Барни, когда они спускались по лестнице.

— Да, я еду в Америку, Барни. Теперь я окончательно решил.

Во время политической кампании, предшествовавшей референдуму о всеобщей воинской повинности, Дэниел Мэлон дал волю своим «ирландским настроениям». На собраниях и митингах, церковных празднествах и благотворительных базарах, на официальных завтраках и во время обедни он всегда находил повод высказаться против войны, называя ее гнусной войной, ведущейся из-за корыстных целей, и доказывал, что в интересах всего австралийского народа следует голосовать против всеобщей воинской повинности.

И все же его мучило смутное беспокойство. Он примкнул к антивоенной кампании прежде всего для того, чтобы помочь Ирландии, но вскоре обнаружил, что захвачен борьбой против воинской повинности, что его, словно стремительным течением, несет к левому крылу лейбористской партии — к тому лагерю, с которым исстари враждовала католическая церковь и с которым враждовал он сам в те времена, когда жил в Ирландии. Впервые он почувствовал духовное родство с этими людьми. Выступая однажды с той же трибуны, с которой выступал один видный социалист, открыто объявивший себя атеистом, Мэлон вдруг поймал себя на том, что этот человек вызывает у него восхищение. Когда премьер-министр Хьюз подвергал строгой цензуре или запрещал какую-нибудь рабочую газету или брошюру, Мэлон, к собственному удивлению, начинал энергично протестовать. Когда двенадцать лидеров ИРМ были брошены в тюрьму по обвинению в поджоге, он, неожиданно для себя, присоединился к мнению тех, кто утверждал, что это обвинение — просто клевета. Известия об успехе кровопролитной борьбы ирландских повстанцев стали доставлять ему удовольствие. Он начал даже презирать архиепископа Пертского, который был сторонником всеобщей воинской повинности.