Филип Рот - Моя мужская правда

Особые проблемы возникали, когда по радио передавали песенку «Мамзель», которая начисто выбивала мать из колеи. Не легче было и со «Старым фонарщиком». Из всех полуклассических и популярных мелодий, которые наигрывал Шерман, эти были самыми ее любимыми. Ей так нравилось, сидя после обеда в гостиной, слушать, как он исполняет (по ее просьбе) свои «интерпретации»! А теперь… Бог с ним, со «Старым фонарщиком», с этим она еще могла как-то справиться, но чуть начнется трансляция «Мамзели», как мать, не в силах сдержаться, выбегала из комнаты. Натан, и сам не совсем в себе от песни, спешил следом на сдавленные рыдания, доносившиеся сквозь закрытую дверь спальни. Они просто убивали его.

Деликатно постучав, он спрашивал:

— Мама… как ты? Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет, милый, нет.

— Хочешь посмотреть мой дневник?

— Нет, солнышко.

— Может, выключить радио? Я больше не хочу слушать, правда.

— Пусть его играет. Натан, дорогой, это сейчас пройдет.

Он тоже страдал — но между их страданиями была большая разница. Все-таки для него Шерман — только старший брат. Хотя с самого раннего детства Натан был так привязан к нему, что приятели смеялись: мол, если Шерман Цукерман резко остановится, то нос меньшого прямиком воткнется ему в задницу. Спозаранку Нати семенил за братом в школу; после обеда в еврейскую школу; вечером — на скаутское собрание. Если музыкальный ансамбль в составе Шермана и пятерых его однокашников приглашали играть на свадьбе или на вечеринке по случаю бар-мицвы [9] Бар-мицва — праздник по случаю введения тринадцатилетнего еврейского мальчика в общину (евр.). , Натана брали с собой, как некий талисман. Но не только: он сидел на стуле в углу сцены и, когда начиналась румба, отбивал барабанными палочками такт. Ужасно было бы лишиться старшего брата. По ночам, когда, вдруг проснувшись, он сквозь тьму различал в правом углу их общей спальни пустую застеленную кровать Шермана, чувство возможной потери становилось ярче и острей. Но это было возможно. Так каково же было матери? Она, конечно, переживала еще болезненней. Повсюду все напоминало ей о старшем сыне, и тем ласковей и нежней она становилась к младшему. Натану к этому времени уже исполнилось тринадцать. В школе он был отличником, дома — рано созревшим подростком, но и в школе, и дома всеми силами гнал от себя мысли о непоправимом.

Получив свою первую увольнительную, Шерман появился в доме с целой кипой непристойных фотографий. Во время прогулок по окрестностям он показал их Натану. Еще он подарил младшему брату бушлат горохового цвета и матросскую шапочку и поведал о том, как в барах Бейнбриджа проститутки плюхаются на колени к клиентам (и на его колени, в частности) и разрешают запускать руки себе под юбки, докуда хочешь. Причем даром. Проституткам по пятьдесят и шестьдесят лет. Самому Шерману было восемнадцать, он мечтал стать джазменом, как Ленни Тристано [10] Тристано Ленни — американский джазовый пианист, главный представитель «холодного» джаза. . На флоте его способности уже оценили: зачислили в специальную команду, готовящую музыкальное представление для служащих военной базы. Кроме того, главный старшина обратился к его помощи при подготовке развлекательного шоу. Правду сказать, Шерман обладал ценными в шоу-бизнесе дарованиями: уморительно бил комическую чечетку и так пародировал Божангле Робинсона [11] Робинсон Божангле — известный американский эстрадный танцор. , что младший брат лопался от смеха. Тринадцатилетний Натан был уверен, что Шерману предстоит большая карьера. Далее последовали сведения о предохранительных средствах. О фильмах, дающих советы, как уберечься от венерических заболеваний. Отпечатанные на ротаторе рассказы про похождения матросов — брошюрки, переходившие из рук в руки и замечательно скрашивавшие тягомотину ночных вахт. Головокружительно! Натану казалось, что старший брат по какому-то потайному ходу пробрался в настоящую мужскую жизнь.

Вскоре после демобилизации Шерман отправился в Нью-Йорк и пристроился пианистом в один из баров Гринич-Вилиджа [12] Гринич-Вилидж — район Нью-Йорка, в котором жили и работали многие писатели, художники и музыканты. . Юный Цукерман был прямо-таки на седьмом небе от радости и гордости за брата. А вот родители отнеслись к успехам старшего сына совершенно иначе. Чего не хватало мистеру Ц., когда он узнал о радужной мечте Шермана стать оркестрантом у Стена Кентона [13] Кентон Стен — американский джазовый пианист, композитор и руководитель оркестра, известный также своими аранжировками мелодий известных композиторов. , так это автомата. Натан по секрету рассказывал приятелям о развеселых делах взрослого брата и похвалялся: «Он еще покажет всем этим Стенам!» — «Каким таким стенам?» — переспрашивали приятели (неотесанные чурбаны). Он снисходил до объяснений и толковал о баре «Сан-Ремо» на Макдугал-стрит, в котором сам, правда, не бывал, но зато знал, что это за штука. Однажды (заливался он соловьем) Шерман после работы (а было это в четыре часа утра) двинул на вечеринку, а там — блондиночка Джун Кристи, та, солистка Стена Кентона. Ну и что? Как «ну и что»?! Воображение младшего брата работало вовсю. Байки об ошеломительных победах Шермана Цукермана (или Сонни Сахари, как он представлялся на междусобойчиках) нанизывались одна за другой, словно серии бесконечной мыльной оперы.

Тем временем Шерман поступил в Темпльский университет, выбрав стоматологию, и вскоре женился. Нет, не на блондиночке Джун Кристи. На мосластой еврейской девице из Бала-Синвида, которая пришепетывала и работала зубным техником в какой-то клинике. Натан не хотел верить. Скажи, что это не так, Шерм! Или ты забыл роскошные мускусные дыни грудей на тех фотках, что сам же и привез с базы? Я не забыл… Представляя плоскую, как доска, Шейлу, Натан подозревал, что брат был не в себе, когда дал клятву до конца жизни ложиться в постель с зубным техником. Что это на него нашло? «С его глаз спала пелена, вот и все, — словно отвечая на невысказанный вопрос Натана, говорил мистер Ц. родне и знакомым, — он увидел слова на извести стены, и на него нашло, будь оно неладно, божественное озарение».

Семнадцать лет в семье и в любви, объединяющей всех. Потом четыре года колледжа в Бассе. Это учебное заведение, по мнению мистера Ц., выгодно отличалось от остальных своим местонахождением: идиллическая долина на западе штата Вермонт. Заносчивость, которую отец хотел умерить в сыне при помощи рассуждений Дейла Карнеги о том, как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей, разрослась на провинциальной почве Вермонта подобно гигантскому грибу тропических джунглей. Розовощекие студенты в светлой обуви; угодливый еженедельник «Бастион» с вечной передовицей о «всевозрастающей роли образования»; по средам — неизменные утренние проповеди приглашенных священников; по понедельникам — вечерние мальчишники в присутствии декана, ответственного за воспитание мужской части учащихся; в тихую лунную ночь, говорил он новичкам, можно услышать, как плющ на стене библиотеки шелестит, словно шепча слово «традиция», — все это ни на йоту не убедило Цукермана в необходимости и впредь завоевывать друзей. С другой стороны, на фотографии в рекламном проспекте Басса розовощекие студенты в светлой обуви шли по залитому ярким солнцем Новой Англии двору колледжа, непринужденно беседуя с розовощекими студентками в светлой обуви, — и это представлялось Натану весьма привлекательным и перспективным. Кроме того, и Цукерман, и его родители ощущали в атмосфере живописного Басса что-то такое «академическое», неумолимо влекущее людей посредственной образованности. К тому же… Когда весной семья приехала в Басс на разведку, мать имела счастье побеседовать с деканом — с тем, по мужской части учащихся. Именно он, между прочим, три года спустя заявит Цукерману, что того следует с треском вытурить из колледжа за сочиненный им для литературного журнала пасквиль на королеву вечера выпускников; бедняжка была выведена в заметке под видом сиротки из Ратланда. Но это будет через три года. Пока же декан по мужской части, мужчина с вересковой трубкой в зубах и плечами футболиста, показался миссис Цукерман «исключительно любезным человеком». Говоря о правилах и быте колледжа, он заверил мать, что в мужском общежитии образовалась «великолепная еврейская студенческая организация» (и она таки образовалось), а в женском клубе тон задавали тридцать «незаурядных» еврейских девушек («девчат», сказал декан).