Филип Рот - Она была такая хорошая

Когда в 1959 году вышла в свет первая книга Филипа Рота, повесть «Прощай, Колумбус», на ее суперобложке можно было увидеть фотографию автора — молодого человека с короткой прической и живым взглядом, одетого в дешевый грубошерстный свитер и поношенные серые брюки. Повесть имела быстрый и заслуженный успех: Национальная книжная премия, стипендии фонда Гуггенхейма, Института литературы и искусства… Десять лет спустя роман «Жалобы Портного» делает тридцатипятилетнего писателя одной из литературных знаменитостей Америки. В многочисленных статьях о романе жадные до сенсационных подробностей рецензенты с удивлением отметили любопытную деталь: все это время Рот особенно долго и кропотливо работал не над нашумевшим бестселлером, а над его предшественником — романом «Она была такая хорошая», опубликованным весной 1967 года и довольно прохладно встреченным тогдашней критикой. Но прошло несколько лет, и обнаружилось, что на первый взгляд «незаметное» и «скромное» произведение молодого автора стало провозвестником важных изменений, обозначившихся совсем недавно в развитии современной литературы Соединенных Штатов.

Резкое обострение внутриполитического кризиса в США, сказавшегося — опосредованно либо прямо — буквально в каждой сфере общественной жизни и культуры страны, быстро отодвинуло на задний план метафизическо-экзистенциалистскую проблематику, преобладавшую в американской прозе на протяжении послевоенного двадцатилетия. В заметной мере исчерпала свои возможности и литература так называемого «черного гротеска», «черного юмора», представители которой (Хеллер, Парди, Барт и другие) в весьма резкой, но в то же время и зашифрованно-условной форме отвергали не столько буржуазное устройство, сколько рациональный порядок мироздания в целом. Для ответа на жгучие проблемы современности творческая мысль Америки все настойчивее обращалась теперь к великой национальной традиции критического реализма первых десятилетий XX века во всем многообразии ее философского содержания и художественных открытий. И вместе с Чивером, Джонсом, Стайроном, Беллоу и другими прозаиками устоявшихся и даже громких репутаций благотворное воздействие реалистического искусства межвоенной поры испытала целая группа молодых писателей, заставивших заговорить о себе в самом конце 60-х годов.

«Кривые зеркала» Р. Стоуна, повесть Л. Гарднера «Город жирных», романы Дж. К. Оутс «Сад земных восторгов» и «Их жизни» несли на себе отпечаток трагической и славной эпохи «тридцатых годов» и напоминали читателю, что противоречия и конфликты, породившие «Свет в августе» Фолкнера и «Гроздья гнева» Стейнбека, по-прежнему неуничтожимы в американской действительности. Но первый шаг к освоению новым писательским поколением наследия американской классики XX века был сделан несколько раньше — той самой книгой, что потребовала от своего автора Филипа Рота трех лет напряженного труда. Не «заурядная история внутрисемейных забот и затруднений», как писала когда-то критика, а взволнованное повествование о драматизме бытия «среднего американца», продолжающее традиции «Американской трагедии» Драйзера и «Главной улицы» С. Льюиса, — так судят сегодня о романе Ф. Рота наиболее проницательные наблюдатели и историки американской культуры наших дней.

Она была такая хорошая… «Она» — это Люси Нельсон, в начале нашего с ней знакомства — восемнадцатилетняя девушка с голубыми глазами и соломенного цвета челкой, живущая среди самой что ни на есть «одноэтажной Америки», далеко от Чикаго, в поселке Либерти-Сентр. Такое название вряд ли можно отыскать на географической карте штата Миннесота, заселенного выходцами из Скандинавии, но оно, равно как и вся обстановка, окружающая героев книги Рота, живо напоминает о местечке Гофер-прери, ставшем синонимом американского провинциализма в романе о «главной улице» и ее обитателях.

Либерти-Сентр, «центр свободы», олицетворяет для Ф. Рота вслед за С. Льюисом весь Средний Запад, но не как «долину демократии», по выражению ее певца, поэта конца минувшего века Дж. Уиткомба Райли, а как сплетение противоречий, характерных в той или иной степени для всей многоликой Америки. Оплот частного предпринимательства и полуофициальной протестантской религии, Либерти-Сентр запечатлен в памяти читателя не только скоплением щеголеватых особняков с лужайками для пикников и площадками для игры в крокет, но и полуразвалившимися хижинами, где «из бревен торчали гвозди, с досок свисали обрывки проволоки». Процветающие бизнесмены-протестанты облюбовали себе самый уютный, тенистый район города Гроув, бывший когда-то рощей, а ниже по течению реки, на границе с открытым полем, теснятся жалкие лачуги переселенцев-католиков. Скупыми, рассеянными по всему роману штрихами создает писатель картину расслоения современной американской «глубинки» как по религиозному, так и по социальному признаку. Впервые за многие годы в литературе США Рот пишет если не о рабочей в узком смысле слова, то о трудящейся, демократической среде Америки, о людях, зарабатывающих на жизнь службой либо вышедших на долгожданную пенсию. Мир Либерти-Сентр, читаем мы в романе, — это мир, «где все еще идет борьба, где полно безработных, где многие живут гораздо хуже, чем в любой скандинавской стране». Старая клетчатая юбка и стоптанные башмаки Люси, уроки музыки, которые вынуждена давать ее мать, более чем скромное пособие бывшего почтмейстера Уилларда — все это приметы той, «другой Америки», существование которой способно напрочь опровергнуть радужный мираж послевоенного «общества изобилия».

Но «тирания суровых людей и жестокой природы», жизненных обстоятельств, ссылки на которую мы находим в самом начале романа, давно уже означает не только тиски нужды и прямое, открытое угнетение со стороны богатство и власть имущих. Хотя в рассказе о жизни и горестном конце бедной Люси и реализована в конечном итоге классическая формула социального детерминизма — среда определяет характер и судьбу индивида, — содержание книги показывает, насколько усложнились во второй половине XX века и понимание диалектики взаимоотношений человека и общества, и многие, самые общие условия человеческого существования. Люси Нельсон не похожа на Джен Эйр и других героинь традиционных романов XIX века, которые терпели столько невзгод и тягот, причиненных им своекорыстными и злонамеренными «негодяями».