Филип Рот - Она была такая хорошая

Он подыскал комнату. Потом службу — удачно сдал экзамены и получил место почтового служащего. Потом — жену, разумную и порядочную девушку из приличной семьи. Потом обзавелся ребенком. И, наконец, исполнилось, как он сам признавался, самое заветное его желание — он купил дом: веранда, задний дворик, на первом этаже гостиная, столовая, кухня и спальня, наверху — еще две спальни и ванная. В 1915 году, через шесть лет после рождения дочери и производства Уилларда в помощники городского почтмейстера, оборудовали ванную и в нижнем этаже. В 1962 году тротуар перед домом пришлось сменить — огромный расход для человека, вышедшего на пенсию, но деваться было некуда, потому что мостовая покоробилась в полдюжине мест и представляла опасность для прохожих. Но даже и теперь, когда от знаменитой живости и непоседливости Уилларда не осталось почты и следа, когда по нескольку раз на дню он просыпается в кресле и не может вспомнить, как и зачем он здесь оказался; когда, развязывая перед сном шнурки ботинок, он стонет, сам того не замечая; когда, улегшись, он тщетно старается сжать пальцы в кулак и часто засыпает, так и не согнув, когда в конце каждого месяца он смотрит на новую страницу календаря, висящего на двери кладовой, и понимает, что здесь почти наверняка значится месяц и год его смерти и что одно из этих больших черных чисел, по которым медленно скользит его взгляд, станет датой его ухода из мира, — его все так же продолжают беспокоить и расшатавшиеся перила веранды, и протекающий кран в ванной, и торчащая из ковровой дорожки в прихожей шляпка гвоздя, он по-прежнему полон забот не только об удобствах тех, кто живет с ним, но и об их достоинстве, как бы там ни обстояли дела.

Однажды в ноябре 1954 года, за неделю до Дня Благодарения, Уиллард Кэррол в сумерки подъехал к кладбищу Кларкс-Хилл, поставил машину внизу у ограды и вскарабкался по крутой тропинке к семейному участку. С каждой минутой ветер становился все сильнее и холоднее. Когда он вылезал из машины, голые ветки деревьев поскрипывали, касаясь друг друга, а когда он добрался до вершины холма, деревья издавали глубокие протяжные стоны. На землю уже легла темнота, но небо, кипевшее над головой мрачным водоворотом, было озарено странным светом. В стороне города можно было различить только черную ленту реки и огни автомобилей, спешивших по Уотер-стрит к Уиннисоу-Бридж.

Словно он затем и приехал, Уиллард опустился на холодный камень скамьи, перед двумя плитами, поднял воротник красной охотничьей куртки, отвернул наушники кепки и замер в ожидании у могилы своей сестры Джинни и внучки Люси, возле прямоугольников земли, предназначенных для тех, кто еще жив. Пошел снег.

Чего он ждал? Глупость его поведения становилась для него с каждой минутой все очевидней. Автобус, который он поехал встречать, через несколько минут остановится за магазином Ван Харна, и из него выйдет Уайти с чемоданчиком в руке — будет его тесть сидеть на кладбище, костенея от холода или нет. Все подготовлено для возвращения зятя в семью, которое Уиллард во многом устроил своими руками. Так что же теперь? Передумать? Пойти на попятный? Пусть ищет себе другого покровителя — другого простофилю? Да так оно и есть, — пусть холодно, пусть темно, лишь бы пересидеть все это под снегопадом… И автобус подкатит, и Уайти вылезет и направится в зал ожидания, так и сияя оттого, что ему снова удалось кого-то провести, — только тут уж ему придется убедиться, что простофиля по имени Уиллард не ждет его нынче в зале.

Но дома Берта готовит обед на четверых. По дороге в гараж Уиллард поцеловал ее в щеку: «Все будет хорошо, миссис Кэррол». Но ответа не последовало — с таким же успехом он мог говорить сам с собой. Да, видно, с собой он и говорил. Он притормозил машину на мостовой перед домом и поглядел на верхний этаж, где его дочь Майра металась по комнате, чтобы успеть причесаться и одеться к тому времени, когда отец с мужем войдут в дом. Но больше всего огорчил и смутил его приглушенный свет в комнате Люси. Прошла всего лишь неделя, как Майра передвинула кровать на новое место, сняла занавески, что висели там все эти годы, и купила новое покрывало на постель, так что в конце концов комната стала совсем не похожа на ту, в которой Люси спала или пыталась уснуть в свою последнюю ночь в этом доме. И ясное дело, разве мог Уиллард говорить о том, куда поместить Уайти? Естественно, он воздерживался от обсуждения этой темы. Но втайне почувствовал облегчение при мысли, что Уайти принят в дом вроде бы как «на испытание» — правда, они могли бы выбрать для него и другую кровать.

А в Уиннисоу старый приятель Уилларда и его брат по масонской ложе Бад Доремус ждал, что с утра в понедельник Уайти приступит к работе в его фирме по продаже скобяных товаров. С Бадом все было условлено еще летом, когда Уиллард согласился «лишь на время» вновь принять зятя в свой дом. «Лишь на время» — это он так сказал Берте: она говорила, что не потерпит, — и тут она была в своем праве — чтобы повторилось случившееся двадцать лет назад, когда кое-кто, очутившись на мели, попросился ненадолго остаться и ухитрился растянуть свое пребывание на шестнадцать лет, преспокойно жирея за чужой счет, который, кстати сказать, был не очень-то жирным. Правда, сказал Уиллард, надо признать, что счет был не совсем чужим: он ведь приходился парню тестем… Так, значит, спросила Берта, все это снова растянется на шестнадцать лет? Потому что ты по-прежнему его тесть, и тут никаких изменений не предвидится. Берта, я прежде всего не могу представить одного — чтоб я прожил еще шестнадцать лет. Ну, возразила она, то же самое и я могу сказать, но, наверное, именно поэтому не стоит затевать все снова-здорово. Так что же, отпустить их на все четыре стороны и пусть сами выкручиваются? Так и не узнав, изменился этот человек или нет? — спросил Уиллард. А что, если он и впрямь переродился? Ну как же, как же, сказала Берта. Хорошо, Берта, может, у тебя мысль об этом только вызывает смех, но у меня нет. Ну конечно, нет, потому что эта Майрина мысль, — съязвила она. Я выслушиваю всех, — сказал он, — не стану этого отрицать, да и зачем? Хорошо, тогда, может быть, тебе следует выслушать и меня, — сказала Берта, — прежде чем мы опять заварим эту кашу. Берта, — сказал Уиллард, — я даю человеку место для жилья до первого января, только и всего. До первого января, — подхватила она, — но какого года? Двухтысячного?

Один на кладбище, под голыми ветвями, вздымавшимися к небу; мгла, окутавшая город как только посыпались первые снежинки, окутала и небо; Уиллард вспоминал дни депрессии, вспоминал и ночи, когда он просыпался в кромешной тьме и не знал, дрожать или радоваться, что в каждой кровати его дома спит существо, которое всецело зависит от него. Прошло всего полгода, как он вернулся из Бекстауна, вызволив Джинни из общества слабоумных, и он раскрыл двери своего дома Майре, Уайти и их трехлетней дочке Люси. Он как сейчас помнит эту крошечную, живую, золотоволосую Люси — такую резвую, смышленую и прелестную. Он помнит, как она училась смотреть за собой и как старалась передать эти первые знания своей тете Джинни. Но Джинни, бедняжка, и умываться-то толком не могла, чего уж и говорить о церемонии чаепития или о таинственном искусстве скатывать пару маленьких белых носков в шарик.