Леонид Юзефович - Гроза

Векшина не шевельнулась, а все тот же любознательный мальчик объявил:

— У меня вопрос.

Родыгин взглянул на него с ненавистью.

— Ну?

— Кто живет в Сингапуре? — спросил мальчик.

— Сингапурцы.

— А они кто?

— Люди. Такие же, как мы с тобой.

В ответ сказано было с еврейской безапелляционностью:

— Нет, не такие. Они — мусульмане.

— И что?

— У мусульман много жен. Их сразу всех сажают в тюрьму вместе с мужем, весь гарем? Или по очереди?

— Подойди ко мне после звонка, я отвечу на твой вопрос, — пообещал Родыгин.

Он посмотрел на застывшую как истукан Векшину и пожал плечами.

— Как хочешь. Тебе же хуже.

— Я принесу ей воды, можно? — вызвался самый маленький и беднее всех одетый мальчик.

Родыгин кивнул, подумав, что именно в таких детях сильнее развита способность к состраданию. Мальчик взял портфель и пошел. Когда дверь за ним закрылась, откуда-то сзади со знанием дела известили:

— Больше не придет.

Векшина опять икнула.

— Садись, — велел ей Родыгин.

Она села, зацепив коленями портфель, он вывалился из ниши, учебники и тетрадки рассыпались по полу. Отдельно отлетела стеклянная туфелька, с прошлогодних зимних каникул всегда лежавшая в портфеле как напоминание о том, что счастье возможно.

Родыгин поднял ее, задумчиво провел пальцем по ложбинке над каблуком, вырезанной для того, чтобы класть туда недокуренную сигарету.

— Зачем ты носишь с собой эту пепельницу? — спросил он.

— Отдайте, — сказала Векшина, засовывая в портфель все то, что из него выпало.

Человечек в горле последний раз дрыгнул ножкой и выскочил в форточку, под дождь. Он уже минут пять хлестал по стеклам, окутывая класс ровным усыпляющим гулом.

— Это пепельница твоего папы? — спросил Родыгин.

— Мой папа не курит, — ответила Векшина.

— Не ври. Кто пьет, тот курит, — поделилась жизненным опытом рано созревшая Вера с зеленым подбородком.

С туфелькой на ладони Родыгин прошелся по классу, все время чувствуя на себе взгляд Векшиной, которая при этом не только не поворачивала головы в его сторону, но даже не двигала зрачками. Она смотрела так, словно ее нарисовали на агитплакате. Родыгин ощутил себя жертвой оптического обмана.

— Надеюсь, — сказал он, — в вашем классе нет таких ребят, которые уже курят.

— Филимонов курит, — наябедил веселый мальчик, в очередной раз вылезая из-под стола.

— И пьет, — добавили сзади и заржали.

— Отдайте, пожалуйста, — опять попросила Векшина.

Родыгин медлил. Судьба послала ему замечательное наглядное пособие для рассказа о вреде курения. Расставаться с ним не хотелось, но как его правильно использовать, он пока не знал. Мысли скользили в том направлении, что красота этой туфельки с ее женственными изгибами и острым хищным носом — это красота порока, нужно уметь отличать ее от подлинной красоты, которая делает человека лучше, а не пробуждает в нем низменные желания. Он даже начал говорить об этом, трудно подбирая слова, но перебили две нарядные девочки за одним столом.

— Пожалуйста, отдайте ей! Ну пожалуйста! — заныли они, нахально поглядывая на Родыгина и влюбленно — друг на друга.

— А то я вам ничего больше не стану рассказывать! — пригрозил начитанный мальчик.

В этот момент Родыгин внезапно понял, что еще не сказано о самом страшном, пострашнее курения и даже алкоголя. Говорить о наркотиках в детской аудитории следовало с предельной осторожностью, но его уже понесло. Неожиданно для себя самого он взял с места в карьер, спросив:

— Кто знает, что такое “мулька”?

Стало тихо. Родыгин сощурился.

— Кто-нибудь знает? Только честно.

— У меня так кошку зовут, — робко сказала прозрачная девочка, сомневаясь в правильности ответа.

Все засмеялись, тогда она добавила:

— Раньше звали Муркой, но переназвали из-за сестры.

— Чьей? — спросили у дальнего окна.

— Моей. Она еще маленькая и не выговаривает букву “р”.

На этом урок кончился, зазвенел звонок. Сквозь шум дождя его звон казался слабым и неуверенным, так звенит спрятанный под подушкой будильник, не приказывая вставать, а деликатно напоминая об этой печальной необходимости.

Ребята возбужденно заерзали. Успокаивая их, Родыгин поднял руку.

— Тихо! Это сигнал не для вас, а для меня.

Все свои беседы он старался закончить таким образом, чтобы после них оставались одновременно два противоположных чувства — полноты и незавершенности сказанного. Недостаточно просто изложить тему и сделать выводы, нужно еще внушить слушателям понятие о неисчерпаемости предмета. Родыгин виртуозно владел этим искусством, но сейчас отвлекал и мешал сосредоточиться тропический ливень за окнами. “Как в Сингапуре”, — подумал он и увидел, что Векшина вдруг рванулась к выходу.

В руке у нее был портфель, но она тут же отпустила его, едва Родыгин, в два прыжка догнав ее, схватился за ручку, и юркнула в дверь. Он почувствовал себя мальчишкой, которому достался хвост улизнувшей ящерицы. Швырнув портфель на стол, Родыгин бросился за ней, коридор надвинулся гамом, толкотней, ребячьи лица проносились мимо, как лампочки в тоннеле. Он бежал за Векшиной, чтобы вернуть ей туфельку, а она уже нырнула в тамбур, вылетела на крыльцо.

Даже здесь, под крышей, воздух был пропитан колючей моросью, внизу пенились ручьи, лягушками плюхались в траншею подмытые комья глины. Она слышала за собой шум погони, подковки тяжелых мужских ботинок гремели по кафелю.

В тамбуре от Родыгина шарахнулись курильщики, в углу тоненький голосок сказал:

— Вода кончилась.

Это был тот мальчик, что пошел за водой для Векшиной.

— Кипяченая, — пояснил он. — В бачке.

Родыгин шагнул сквозь него и замер в дверном проеме.

Векшина стояла в трех шагах, на самом краю верхней ступеньки. Казалось, она добежала до края нависающей над морем прибрежной скалы и теперь готова кинуться в воду, лишь бы не достаться тому, кто ее преследует. Дождь сек запрокинутое в бесконечном отчаянии личико.

— На, возьми, — шепотом, чтобы не спугнуть ее, проговорил Родыгин, вытягивая перед собой руку с туфелькой на ладони.

Векшина обернулась, тогда он компанейски подмигнул ей, сказав:

— Эй!

Она с ужасом посмотрела на его перекосившееся лицо с жутко зажмуренным глазом, вздрогнула и метнулась вниз. Родыгин прыгнул за ней, холодные струи потекли за ворот. С разбега он перемахнул траншею, едва не съехав на дно по осклизлой глине, выскочил на газон, и ознобом охватило предчувствие непоправимого: на светофоре горел красный свет, а Векшина со всех ног приближалась к проезжей части. Перед ней, разбрызгивая лужи, сплошным потоком неслись автомобили.

С другой стороны улицы, прячась под навесом киоска, Надежда Степановна увидела ее и с воплем “Стой! Стой!” помчалась навстречу. Туфли, чулки, легкий плащ, а под ним платье на спине и на плечах, все вымокло мгновенно, лишь у поясницы сохранялся тонкий слой тепла. Широкий поток бурлил и свивался в косички вдоль кромки тротуара. Надежда Степановна ступила на мостовую, вокруг завизжали тормоза, время исчезло, было такое чувство, будто она всю жизнь бежит под этим дождем.