Петр Краснов - Заполье. Книга вторая

— Ну, ну… — сказал он, легонько плечи ее сжал, остановить пытаясь, и она еще что-то попробовала выговорить. — Что?

Лиза подняла наконец мокрое, с потерянными совершенно глазами лицо, с трудом и в извинение произнесла распухшими, со смазанной помадой губами:

— Он говорил, что ты хо… хороший… — и опять ткнулась в куртку ему. Но слез у нее было…

Ему не приходилось еще, кажется, видеть, чтобы так слезно изливалось горе, даже и ткань куртки его пятнами влажными пошла; и повел ее, угнувшуюся, к скамейке под огрубевшей, кожаной будто листвой сирени, усадил, сам несколько растерянный:

— Ну же… успокойся, посиди. Воды принести? — на что она, отказываясь, по-девчоночьи замотала головой. — Посиди; а мне надо тут переговорить…

Да, надо было; сам он уже побывал в доме, цветы положил в изножье лежащего в лакированном под мебель ампирном гробу человека бывшего, с лицом, закрытым до глаз белым плотным тюлем, с восково желтевшим лбом под изреженным зачесом седоватых волос. И вышел тоже, посетив покойного, Рябокобыляка с несколькими приближенными — как-то нервно курили, топтались молча, лишь он один средь них внешне спокоен был, высоко, как это нередко у низкорослых, голову держа. Напоминал он чем-то примерного мальчика в классе, несколько полноватого, ухоженного, с готовым всегда домашним заданием, у которого вечно выпрашивают списать, а он этого очень не любит. Иван подошел, поздоровался, руку не протягивая, ему кивками молчаливыми ответили — блюдя скорбь, так можно было при желании это понять, и спросил с нужной долей деловитости:

— Хотелось бы, Виталий Сигизмундович, встретиться с вами… завтра можно?

— Потом, потом… — и нетерпеливо плечами шевельнул, повернулся на каблуках спиной к нему. — Музыкантов не вижу… где, наконец, музыканты?!

— В беседке сидят, за домом, — сказал он ему в спину. — Хорошо, я позвоню вам. — И отошел, понимая, что смысла в том уже нет, судя по всему, но что все же позвонит.

Поселянины ожидали у ворот старого кладбища. Пристроились к процессии с рыдающими впереди трубами и обреченно бухающим барабаном, и Базанов, избегая участливого взгляда Любы, решил хоть с запозданием и сумрачно отшутиться:

— Ты часом не врал, когда семеноводом приглашал? Кажется, попрут меня из газеты…

— Что, решилось уже?

— Пока нет, но все виды на то. Так что готовь фатеру.

— Да подселю к какой-нибудь старушке милосердной — лет этак под сорок, не старей, конечно. Найдется из таких, пригреет. Они жаркие, с безмужичья-то.

— Ну и разговоры у вас… — возмутилась тихо Люба, горячо и с жалостью на Ивана глянула. — Не до смеха же тут. Да и… нашли где.

— Да хоть где, везде он одинаков, свинюшник этот. Или зверинец, на выбор, — не пересилил отвращенья Базанов, только что не сплюнул. И вперед поверх голов посмотрел, на мерно качающийся гроб на покорных плечах, на заросли бесчисленных крестов и оградок кругом. — Теряем, себя теряем… Это ж на удивленье, как он лучших ненавидит, гнобит. А всякая мразь благоденствует, по полной оттягивается.

— Бог нас испытывает — этим самым миром… — вздохнул стесненно как-то Поселянин, что совсем уж несвойственно было ему; обстановка кладбищенская так подействовала, что ли, сами похороны? — Испытание, брат, и не всяк выдерживает его, чего уж тут…

— Измывательство это, а не… В таком случае нет худшей хулы на бога, чем сам этот мир. На творца его.

— Во-он ты как?! — И, видно было, не находил, чем ответить. — Ну, не твоего ума это дело…

— А чьего, твоего?

— И не моего тоже. Не человечьего. Ишь, все им понимать надо, знать… Тогда спасу не будет миру от вас.

— А его и спасать-то… надо ль спасать, такой-то?

— Да ты, гляжу, совсем спятил тут…

— Леша!.. — крикнула шепотом Люба, расстроенно оглянулась на идущих рядом и сзади. — Ты… ты что говоришь?! Вань, ну ты же знаешь его…

— Знаю. Ну как же: слепой кривому да чтобы путь не указал?!

Алексей только хмыкнул, усмехнувшись.

Толпились у могилы отрытой и гроба, прощались чинно, бесслезно, выражали что-то сидевшей на табурете безучастной, показалось, и довольно-таки пожилой вдове, зажавшей платочек в руке, но не плакавшей тоже; а вот и молодой священник — опоздавший, что ли? — появился, быстро прошел сквозь толпу ко гробу, поклонился торопливо кивками небрежными на все стороны и тут же стал читать молитву… и уж не из церкви ли на Гончарном переулке, покойнику подшефной? Тогда почему не отпели, хотя бы и дома?

Опустили наконец под нестройную скорбь реквиема нарядный, мебельным лаком посвечивающий гроб, чужеродный всему здесь, несродный грубой и скудной глине этой, сухой бурьянистой траве, жухлым, давно повыцветшим венкам на соседних могилах; прощальные горстки и щепотки земли с невольными поклонами кинули, оставив хозяину последнего убежища, провожающие и отступили, уступили место сноровким лопатам могильщиков, дробному и скоро смолкшему грохоту комьев о крышку…

И — всё? И всё — кто бы что ни думал и ни говорил, как бы ни надеялся.

Отвлекла Люба, о дочери спросила:

— Как она, видитесь?

— А что — дочь? Ей хорошо, она ничего не знает…

И хотел уже попросить, чтобы позвонили Ларисе по старой дружбе, поговорили, уломали давать свиданки — всего-то раз в месяц на час-другой, под присмотром бабки — когда увидел спешащего к ним, чем-то взволнованного Народецкого. Выбрался, бормоча извинения, из тесной кучки людей, стал перед ними:

— Ты?!

Он во все глаза смотрел на Любу, лицо его пятнами необыкновенного и непонятного волнения пошло, взялось — это его-то, белолицего, успевшего поднабраться молодого жирка солидности, уверенного до недавних пор личного преуспеяния…

— Слава?

С узнающей улыбкой, радостью пополам с некоторым смущением глядела на него и Люба — а ведь беременная, только сейчас увидел, понял Иван. Давние знакомые, да, — и, сдается, не только…

— Но как ты здесь?

И живые какие, впору сказать — настоящие глаза сейчас у него, убывшего, казалось, навсегда в юристы, столько в них не то счастья встречи этой нежданной, не то страдания давнего, проснувшегося теперь… Бывают же чудеса с человеками — крайне редкие, правда, и скоропреходящие.

— Да вот, с мужем. — Она оглянулась на курившего поодаль ото всех Алексея, и он тоже с тревогой и любопытством воззрился туда, не сразу отвел взгляд. — И с другом тут, познакомьтесь.

— Ну, мы-то с Иваном Егоровичем… мы давно. Но ты, где и как ты? Я пробовал даже узнавать, знаешь… искать, но…

Иван достал уже сигареты и, отходя, кивнул им — поговорите, мол. Надо же — оживел, думал он, прикуривая и видя, как своим, внутренним каким-то светом играют, блестят глаза Народецкого, какого раньше и не было, казалось, как с мягкой горячностью говорит что-то ей, с неуверенной улыбкой внимающей, жестикулирует порывисто… воистину, «восста из мертвых».