Петр Краснов - Заполье. Книга вторая

— Хотите сказать: или этот мир — или всемилостивый бог?

— Да! Иудеи — и те куда реальней к Яхве относились, не знаньем, так интуицией, а больше на практике, шкурой доходили: пощады не жди… Из живых энергий самая великая здесь, в этой всепожираловке, — это ж энергия страдания, ведь же так? Так, и не трудитесь искать ей равную. И говорить, где тут хищник, а где жертва… Здесь все — жертва. Впору думать, что демиург и сотворил-то это страдалище земное для того, чтоб энергией такой… Э-э… питаться, да, вкушать, так сказать, или для нужд иных каких, специфических… А по-другому этот преизбыток дурной страданья, эту первую и главнейшую константу жизни ведь и не объяснить теологически, никак не понять. Хоть ты лоб расшиби, молясь, — не поймешь!..

— Ну, в реальности-то, положим, эта энергия человека получше любого кнута подгоняет… — Они ждали Зиновия Трахтера, чтобы окончательно обсудить все юридические закавыки проекта рекламного приложения, доводы в его пользу обговорить, прежде чем отдать на решенье Воротынцеву, в правление. Владимир Георгиевич Мизгирь сейчас больше отчего-то, чем когда-либо, поселянинское определенье заставил вспомнить: карла… Все в том же курточном балахоне пребывал и в таком же привычном для знавших его скепсисе едком, шляпу черную, по обыкновению, нахлобучив на колбу кофейного аппарата в своем выгороженном редакционном закутке; бумаги там перебирал, из сейфика вынутые, раскладывал длиннопалыми мелькающими руками, что-то в них черкал иногда, угнувшись, плешь оказывая многомудрую средь клочковатых подпалин бывшей, уже можно сказать, шевелюры… — А иначе чем его сдвинешь еще, подвигнешь на всякие одоленья? Я о другом: как эту заразу продажности вытравлять, чем? Ведь были ж, наверное, не могли не быть прецеденты такие в истории…

— Страданием, все тем же страданьем — от самого себя, любимого… Пока не дойдет до всех. Впрочем, может и вовсе не дойти, так уж бывало — ив Первом, и во Втором Риме… четвертому не бывати — это уж точно. Четвертым будет нечто другое — и по всемирности подлинной своей, географической тоже, куда как величественней… — загадочно глянул Мизгирь щелками глаз, почти мечтательно почесал-пошкрябал бородку; и взгляд Левина поймал вопросительный, пояснил — довольно расплывчато, впрочем: — Объединенья этого самого человечества ведь же не избежать — во вселенскую смесь и смазь, в плавильный тот самый котел. Кто его и как объединит — вот настоящий-то вопрос вопросов. Под какой идеей, на какой опоре в самом человеке как таковом, в направлении к какой цели. И на этот счет существуют варианты, знаете, весьма порой дерзкие, на всяких свойствах натуры человеческой основанные… На той же на продажности даже можно обосновать, почему нет. Почему условно отрицательное в человеке не может быть принято за основу, как и условно положительное? Все бывало, знаете ли, на всяком строили. Благодаря тому же эгоизму, к примеру, человек выживает — как существо животное, да, но ведь и как… э-э… духовное, любимым словечком Ивана Егоровича выражаясь…

— Не вполне понятным для него самого, — добавил Базанов в третьем о себе лице и с неудовольствием глянул на часы: припаздывал Трахтер, вообще-то весьма аккуратный и в делах сведущий, прозванный, оказывается, в своих адвокатских кругах Зиной… Этого еще не хватало. Осведомил его о том недавно встреченный Народецкий: поинтересовался судебным разбирательством газеты с мэрией, все-таки подавшей иск за разжигание в ответ на обвиненья в рваческой, схожей с бандитизмом приватизации, спросил о защите — и весело изумился: «Как, Зина?! Да его ж самого надо защищать — от характерных притязаний собратий своих. — И уточнил с тонкой своей улыбкой: — От домогательств, это будет юридически верней…» И как ни старался теперь Базанов, а некой брезгливости, даже неприязни подавить не мог.

— Признаться, и для меня тоже. Что-то в этом понятии виртуальное, по-нынешнему сказать, вовсе бесплотное… дух, пых-пух — и боле ничего. Душа — это куда еще ни шло, все-таки нечто осязаемое, с душонкой-то можно разобраться, с телесным сопрячь, согласить на компромиссах не слишком позорных… — Небрежно засунув бумаги в сейф, Мизгирь запер дверцу, ключ в узловатых длинных пальцах повертел-показал. — Ключик-с к ней, душе, к скважине ее, замочной и всякой, подыскать, равно и для сообществ людских, партий там, тусовок. Много всяких идей бродит в этом веселеньком вертепе, идеологий-фикс, химер обустроительных и прочих пузырей с горохом для дурацких голов… Что до меня касаемо, то я, знаете, сугубый практик жизни и принадлежу к убежденным и последовательным тупоконечникам. Яйцо, знаете, с тупого конца имеет… м-м… воздушную полость такую, с нее и чистить легче. И во всяком субъекте есть нечто полое, пустое в душе, вот оттуда и надо начинать колупать… Цинично? Так ведь и жизнь цинична и ничуть от этого не умалена в своей ценности для нас, смертных, страха ради за которую держимся. В каждом из нас есть, увы, своя полость, каковую надо сознавать в себе и от вторжений непрошеных оберегать, да-с, иначе расколупают догола… Есть она, как не быть, и в политических субъектах — ищите и да обрящете, может быть. Весь вопрос во времени, а эта субстанция злобна и промедленья не терпит…

Не столько отвечал, на вопросы, сколько задавал их Владимир Георгиевич Мизгирь — всем существом своим, сутью до сих пор не проясненной, из нескрываемых, даже выставляемых на вид противоречий сотканной, которые мешали заглянуть поглубже в нее, суть, отводили глаза… Что это — сознательная оборона от упомянутых вторжений, инстинктивная уловка такая, манера поведения? И какую полость в тебе, пустоту нашел? А в том, что успел порядком таки расколупать тебя, сомнений уже не было.

— Слабые места? Скорей уж у себя их изживать…

— И тако, и инако, в других искать, равно как и изживать свои — везде успевать. Работать и в реале, и в виртуале… в астрале даже — эманацией, напором воли. Мы даже отдаленно, скажу я вам, представить разумом своим не можем, какие там битвы кипят, вершатся, какие чудовищные силы-энергии схлестнулись, галактические перед ними — так себе, шутихи… Недоказуемо с точностью от и до? Но ведь и неопровергаемо с той же точностью, согласитесь. А на нижних уровнях его и мы, человеки, кое-что можем… Немногие, но могут. Что, удивились?.. — вперил Мизгирь остро блеснувший то ли усмешкой, то ль пренебреженьем неким взгляд в Базанова, не сразу перевел его на Левина — тут же опустившего глаза. — Есть дух! Это я вашим сомненьем усомнился, но не своим… Не у всякоразного большинства, разумеется, душевного в смысле наличия душонки. И есть духовные сущности, какие толстокожему, как носорог, материализму, недоучке вечному, не внятны — даже цыганке-гадалке какой-нибудь темномозглой внятные, но не ему. У него-то выше надстройки пресловутой ничего нету, чердака даже. И есть, не могут не быть две сверхсущности равновеликие, по отношению друг к другу идейно и всячески полярные, если хотите, зеркальные, и борьба их извечная, друг друга отрицающая и вместе утверждающая… Единство и борьба противоположностей — кто это поименовал, не Гегель? Да чуть ли не Платон. И эта двойственность, дву-составность мировая, эта борьба везде и во всем отражается здесь, внизу, в самом даже малом проявляется, в зарядах-частицах разноименных даже… и как-кой, к чертям, бог единый всеблагой в этой онтологической, уж не меньше, противопоставленности?! В отрицании, ненависти к противоположному — обоюдной?.. Да, именно борьба эта всем движет — через страдание живого в том числе, соглашусь, и даже смешно говорить, на какой там стороне добро или зло… На стороне электрона, что ли, зло, поскольку мы ему минус присобачили? Да мало ль что и чему мы присобачили!