Александр Беляев - волчья жизнь, волчь законы...

– Ну, вырежи её. В чём же дело?

– Да придётся. А неохота как… ты бы знал! – устало зевнул Ржавин. – Я, кстати, ещё и печать нашей библиотеки собираюсь вырезать. У меня задолженность за ней числится. Помнишь, год назад Лимон заставил меня ему «Три мушкетёра» взять? Я взял. Лимон прочитал её. А наши недоноски порвали её на толчок, зад подтирать.

– У наших это не застроится. Понабрали в армию сброд идиотов.

– А тебя когда увольняют?

– Пупс обещал на той неделе.

– А каптёрой кого?

– Бардо, скорей всего. А кого ещё ставить? Все остальные тормоза. Лэве толком посчитать не могут.

Сержант Ржавин откинулся на койке, не снимая сапог, забросил ноги на душку. Мечтательно сказал:

– Ладно, Вован. Даже, если не получится разом, в один день уволиться, я через неделю максимум в Киеве буду. Первым делом с пацанами увижусь. Забухаю. А потом по шалавам пойду. Есть у меня одна знакомая телуха. В районе Дарницы живёт. Я с ней в отпуске в Гидропарке зависал. Вот это баба.

– Сань, слушай, у меня к тебе дело есть. У твоего «гуся», как его? Ну, этого, который из учебки недавно приехал?..

– Дробышева что ли?

– Да. Короче, мне его афганка приглянулась. Ты не против, если я его раздену?

– Земляк, какие вопросы!

– А он не застучит… шакалам? – спросил Сагалов.

– Да вроде не должен. Хотя кто его знает? Он у меня в роте всего две недели. Я ещё так и не понял, чем он дышит.

– Ладно. Я сейчас с ним перетру.

Сагалов открыл дверь каптёрки, окликнул первого попавшегося «гуся», велел позвать ему Дробышева.

Пришёл Дробышев. Стоя на пороге, он неуверенно спросил:

– Разрешите зайти?

– Заходи, – великодушно сказал Сагалов. – Дверь только закрой.

Дробышев подошёл к столу.

– Присаживайся. Чаю будешь?

Глаза Сагалова, тёмно–карие, лукавые, горели хитрецой.

Дробышев ещё не знал, чего от него хотят, но внутренне был сильно насторожен. Он не доверял «дедам». Он молча пил чай и ждал, что ему скажут.

– Дробь, короче, мне твоя афганка приглянулась. Санёк не против, чтоб мы с тобой махнулись. Ты что скажешь?

Дробышев молчал. Ему было обидно. Солдатам форма выдаётся на полгода. Через полгода старую заменяют на новую. Но не всегда находится нужный размер. В учебке он только обменял свою старую форму, выпросив у старшины себе по размеру и поставив за это ему бутылку водки. А сейчас эту форму с него хотели снять. Было очень обидно.

– Давай, Дробь, не нарывайся на подзатыльник, – сказал сержант Ржавин. – Снимай!

Дробышев не хотел лишний раз получить. Он молча стал расстёгивать пуговицы. Между тем, Сагалов, порывшись в шкафах, достал ему старую «афганку».

Дробышев переоделся.

– Свободен, – грубо сказал сержант Ржавин.

Дробышев вышел в коридор БАТО. На глаза ему навернулись слёзы обиды. Опасаясь, что это заметят другие солдаты, вышел на лестницу. В горле держался ершистый комок. Дробышев постоял у окна, покурил. Пошёл в бытовку, к своим.

Сослуживцы моментально заметили, что он в другой форме.

– А где твоя новая форма? – спросил Стецко.

– Сагалов снял.

– С какого это хрена?

– Ему Ржавин разрешил.

– Ни фига себе! Они там что совсем обурели? Вдова, ну-ка, сгоняй сюда за Рудым и Кимом.

Вдовцов вышел из бытовки.

Через минуту здесь были Куриленко, Якименко, Рудый и Лопатин.

Стецко рассказал им, что Сагалов, договорившись с сержантом Ржавин, раздел Дробышева.

– Он что гонит? – возмутился Ким. – Это беспредел! У него свои гуси есть. Пускай, он их и раздевает!

– Це не дiло! – согласился маленький полноватый Рудый.

– Беспредел. Голимый беспредел! – высказал своё мнение длинный худощавый Лопатин.

Рыжий промолчал. Ему было всё равно. Он не хотел портить отношения с Ржавин.

– Дробь, слышь, в принципе, мне это всё по барабану, – сказал Стецко. – Но я могу впрячься за тебя при условии, что ты со мной обменяешься формами. Твоё согласие, и я иду тянуть за тебя мазу.

Та форма, какая сейчас была одета на Стецко, выглядела лучше той, какая сейчас была на Дробышеве. Не долго думая, Сергей согласился.

Тогда Стецко, сказав Арбузову, что доделает ему татуировку завтра, взяв с собой Дробышева и остальных «дедов», повёл их на разборку с Сагаловым.

Они всей толпой ввалились в каптёрку 2 транспортной роты.

– Сагал, что за херня? – сразу начал «наезжать» Стецко. – У тебя что своих гусей в роте нет, что ты за наших берёшься? Короче, мы тут всем коллективом посоветовались и решили, что тебе надо вернуть Дробышеву форму.

– А тебе какое дело до этого? – недовольно спросил Ржавин, оставаясь сидеть на койке.

– Мы с Дробью договорились. Свою форму он мне отдаёт.

Ржавин ничего не сказал. Это было законно. Дробышев был «гусём» РМО, а не второй транспортной роты. По неписанным армейским законам Салагов имел право «раздевать» только «гусей» из своей роты. Видя, что все остальные деды, кроме Куриленко, держат сторону Стецко, Ржавин злобно подумал: «Ладно, Дробь! Я с тебя за это завтра… на ГСМ спрошу. Ты у меня еще не раз пожалеешь.»

Сагалов, кипя от злобы, молча достал из шкафа форму Дробышева, швырнул на пол. Дробышев переоделся и отдал Сагалову его старую форму.

Стецко не стал сейчас меняться с Дробышевым формами, так как опасался, что это сразу же заметит ротный. Они договорились, что поменяются в день увольнения Стецко.

На другой день была зарплата. Солдаты по очереди заходили в каптёрку, расписывались в ведомости, и старшина отсчитывал их кровные. Часть денег он оставлял у себя под предлогом покупки одинаковых мыльных принадлежностей на роту. Хитрый прапорщик уже в уме высчитал, сколько требуется денег на закупку и сколько он намерен оставить себе от собранной суммы.

Когда Дробышев, получив у старшины деньги, вошёл в кубрик, лежавшие на койках Ржавин и Рыжий нетерпеливо спросили:

– Ну?

Дробышев подошёл к ним и молча отдал свою зарплату.

Это же сделали и остальные «гуси».

«Старики» сложили все деньги и поделили на пятерых. Лопатину они ничего не дали. Лопатин считался «чмырём». В своё время, ещё по «молодости», он прогнулся – постирал своим «дедам» афганку, и потому теперь он не имел своего слова в роте. Это был «чмошный дед». «Гусям» категорически запрещалось выполнять его просьбы. Требовать от них он ничего не мог. Ему не носили сигарет, за ним не заправляли койки, в наряде по столовой его всегда оправляли на посудомойку. Единственно, в посудомойке ему доставалось «козырное» место – стоять на приёме грязной посуды. Это гораздо легче, чем мыть тарелки и подносы. Ещё полгода назад он вместе с призывом Штырбы, Найды и Пуха делал уборку, «шуршал» во всю. Но с приходом Вдовцова, Арбузова и Вербина «деды», посовещавшись между собой, решили немного облегчить Лопатину службу, освободив его от унизительных обязанностей наведения уборки в кубрике.