Дмитрий Лычев - (Интро)миссия

Отрезвление, как настоящее, так и в переносном смыле, пришло уже вечером, когда я переодевался дома у Мишки в военную форму. От греха подальше я решил закамуфлироваться под солдата. Алексей уверен, что я давно дембельнулся: в те славные времена, когда он еще был моим желанным, я часто делился мечтами о скором комиссовании. В форме мне было комфортно и безопасно, даже с учетом кишевших в городе патрулей… Поезд был тем же, которым меня увозил толстый прапорщик от лежавшего в морге Олега. Казалось, что даже вагон был тот… И место на третьей полке. Что поделать, если в этом поезде почти все вагоны были общими, а до такого кайфа, как СВ, здесь еще не додумались…

Ну вот, форму придется стирать. У Боба еще остался должок за открытки, так что это дело я, пожалуй, поручу ему. А здорово я его уделал! Жалко, что конец его мерзкий не оторвал. Рука болит. Что я завтра скажу Мойдодыру? Этот старый ходячий Крюгер наверняка устроит осмотр моего больного тела. Раздеваться разве что не заставит. А, ладно, что-нибудь придумаю! Как было бы здорово, если бы все так, одним махом (нет, не одним — десятью) расквасили физиономии тех, кто ими сначала воспользовался, а потом предал! Во была бы хохма — на улицах только бы и попадались расквашенные морды! А мне Лёху жалко. Нос, пусть даже, может, и сломанный, заживет. А останется злость на меня, на всех пидарасов планеты Земля. И при каждом удобном случае он будет месить их еще похлеще, чем я его. С каждым его ударом будет выходить его собственная пидовская сущность. Проблема только в том, что она настолько безмерна, что педиков не хватит. И он будет мучиться, будет страдать. Нет, если суждено нам еще раз увидеться один на один, я отдамся ему. Или возьму его. Буду брать, пока он не завопит „Довольно!“, как в мультике про Золотую Антилопу. И тогда вся его сущность, такая двойственная, такая гнилая, превратится в черепки. Но всего этого, скорее всего, не будет никогда. И он обречен. А жаль…

Я не знаю, снились ли мне эти бредни, или я уже проснулся и просто размышлял. Колеса мерно отсчитывали последние мгновения моей гражданской жизни, но мне хотелось, мне взаправду хотелось вернуться в часть. В мою родную часть…

Встреча с моими любимыми солдатиками была теплой и радостной. Скажи мне кто-нибудь год назад, что я буду тосковать по части — участь Алексея показалась бы ему сладким пряником в „химической“ столовой. Ромка, гад, слегка испортил радость обретения вновь своих друзей. Как только увидел, сразу спросил:

— Бухло привез?

— Ну как тебе, пиздюк, не стыдно?! Ты посмотри, я тебе привез гораздо более приятную вещь, чем бухло.

— Що?

— Себя, дура! Заходи вечером на огонек…

Славик не скрывал радости. Говорил, что скучал. Заботливо поинтересовался, что с рукой. „Да так, отметелил одного, который сначала оттрахал, а потом разболтал всем. Но ты ведь не болтливый?“ Славик обиделся. „Да ладно, пошутил я. Не обращай внимания — я с „гражданки“, поэтому такой веселый. У вас, разумеется, новостей нет? Я так и думал. У меня тоже мало. Ну как ты можешь спрашивать, сколько раз? Во-первых, я те всё равно правду не скажу, чтобы душу не травить, а во-вторых, и травить-то ее нечем. Не могу сказать, что вспоминал о тебе часто, но, клянусь, вспоминал. Иногда. Больше того, не поверишь, был рад вернуться. И отчасти для того, чтобы тебя поцеловать“. Славик снова обмякает в моих руках, когда мои губы сплетаются с его. „Подожди вечера. Кто, кстати, сегодня дежурит?“

Я бы страшно удивился, если бы Славик произнес другую фамилию. Мойдодыр, казалось, делал всё для того, чтобы его солдатики нажирались как можно чаще, то и дело ставя в наряд Голошумова. Тому это не доставляло особых неудобств. Дома жена не позволяла пить больше, чем пол-литра, поэтому в наряд он заступал, как на праздник. Привезенных запасов было достаточно, чтобы напоить всех, включая товарища капитана и исключая Ростика. Так уж повелось, что Ростик не делился ни с кем, и мы ему отвечали тем же. Голошумов поднял тост за мое счастливое возвращение, и вскоре передовой рубеж Родины вновь стал уязвимым для всех натовских недругов. Взяв под руки Славика с Ромкой, я в таком положении проследовал до каптерки. Ну и что, собственно, что солдатики ходят под ручку? Нравится им — вот они и ходят…

Мыши, суки, сожрали мое сало. Я повесил его на стену, перед этим несколько часов корячась над тем, чтобы вбить в бетон гвозди. Так эти хвостатые пидары до сих пор необъяснимым мне способом запрыгнули на полутораметровую высоту. Оставалась тушенка с рисом. Она была в банках, поэтому тварям осталась недоступна. Начал Ромка, бессовестно расстегнув ширинку и уткнув меня фейсом в свой пах. Пах пах водителем командира. А если быть точнее, каким-то маслом — я в этом особенно не разбираюсь. Я сосал, подрачивая Славика. Истосковавшийся его пулемет отстрочил очередь прежде, чем он обошел меня сзади. Ромка тут же последовал за ним, оросив глотку. Перерыв был заполнен возлиянием. Потом Ромка сел на пол, я — на него. Подпрыгивая на этом так и не обузданном до конца жеребце, я впился в Славиков конец, ожидая, когда „драйвер“ во второй раз сольет на мои внутренности. Потом уже Славик драл меня стоя, а Ромка присосался ко мне. Удивительно, но он ничуть не стеснялся Славика, и это навело меня на мысль, что в мое отсутствие хлопцы могли скрепить земляческую дружбу любовным пылом. С этого момента только эта мысль занимала меня. Я даже не заметил, как кончил Славик и как кончил я сам. Для полного кайфа не хватало Боба. Я попросил Ромку сбегать за ним, мотивируя тем, что пойло надо допить, а нам это будет не под силу. Именно в то время, пока Ромка отсутствовал, я и задал вопрос, который мешал мне трахаться. Нет, мои опасения были напрасны — просто они говорили об этом.

Пришел заспанный Боб, опрокинул стакан и полез целоваться. Дурашка, не для того тебя позвали! Еби! Ёб. Хорошо ёб. Я опять приник к драйверовской розовой головке, не выпуская из рук головку и всё остальное Славика. Как и положено по законам физиологии, первым отвалился Боб. Потом Славик, его заменивший. Потом я. Ромка стойко переносил тяготы и лишения армейской службы — до тех пор, пока я не простимулировал его сзади пустой бутылкой. Сквозь смех Боба со Славиком Ромка выдавливал свои капельки в то время, как сокращающиеся мышцы его шоколадного глазка пытались освободиться от стеклянного фаллоимитатора. Поцеловав их всех, я задул свечки. Празднование моего возвращения в ряды Советской армией закончилось церемонией укладывания упившегося Ромки в постель. Ростик проснулся, пробурчал что-то и вновь погрузился в свои гетеросексуальные сны…

Гнусный Мойдодыр, несмотря на мою пораненную якобы при теннисных баталиях руку, навешал на меня новые стенды. Я немного потратился, и поэтому всё время, отведенное на завтрак в „химической“ столовой, собирал новые заказы на альбомы. В последнее время я наведывался туда только за этим. Завтраки я пропускал, боясь растолстеть. Немного подпитывал себя то пирожками, то тушенкой, то овощным рагу из стеклянных банок. Я стал более всеядным, чем вороны, свившие гнезда на территории нашего секретного объекта. Обедал исключительно в дорожном кафе. Тетки-кухарки быстро меня запомнили и подавали излюбленные блюда без моего напоминания. Денис как-то полушепотом высказал народную примету: „Вот, стоит посмотреть, с кем наша Димка идет обедать, и сразу станет ясно, чьим хреном она прошлой ночью лакомилась“. Я на Дениса зла не держал — скорее, он просто завидовал: или тому, что творилось по ночам, или тому, что во время обеда. Ну, а за ужином я доедал то, что было начато за завтраком. Пить после той ночи оргий мне не хотелось, да и альбомов накопилось много. Нельзя же из народной Денисовой приметы делать посмешище — вот я и трудился.