Михаил Лоскутов - Тринадцатый караван

Мы проснулись — профессор суетился у костра. Он сосредоточенно зашивал рубашку, варил суп, пел тихий романс, вежливую старинную песенку, может быть вывезенную им из Калифорнии.

Я взглянул на Сарыкамышскую впадину. Это было великолепное зрелище. Ночь ушла. Огромная белая солончаковая земля, искрясь и блистая под солнцем, бежала к горизонту, точно снежная равнина была перенесена с Мурмана и положена в пылающие Каракумы. Толпа автомобилей, ослепительных от солнца, стояла у бесконечной каменной стены, сверкала, фыркала, совершала утренний туалет. Начиналась заправка автомобилей. Профессор стоял у машины, засучив рукава.

— Будьте любезны подать мне ведро,— говорил он водителю.— Я хочу долить воды в радиатор.

...Когда-то профессор на старинном «комнике» со спиленным кузовом ездил по пескам со своим спутником — проводником Баба. Давно нет старого туркмена Баба, давно заброшен где-то кузов «комника», и вот десятки новых автомобилей пришли к берегам мечты профессора. А профессор суетится, как двадцать лет назад. И я не верю ему, когда он говорит о молодости, как о прошлом. Он сам всегда будет молод неугомонностью искателя. Железные чудовища пришли к водопою, но в озере нет воды. Сухое ослепительное дно трескается от жажды. Все же вода придет! Я верю в это вместе с профессором. Вот уже нет тоскливой пустыни. Я вглядываюсь в даль солончаков, где-то в синей дымке на секунду поднимаются столбики пыли — и опять все мертво. Но вода придет! Как приходят такие замечательные люди, как приходят железные караваны машин к неведомым берегам... Вот по Аму до Каспия в Бал-ханский залив идут пресные воды. Волны бьются о берега Сарыкамышской впадины. У меня уже не сохнет язык. Вновь зеленеют травы по Узбою, воскресают оазисы и города. «Идут, идут корабли!» — хочу я кричать профессору. Необыкновенные чувства приходят ко мне. Я хочу схватить лопату профессора, его теодолит, веревку и идти с ним в пустыню, радоваться и прыгать, весело шагать туда, где ходили Бекович, Карелин, Молчанов...

Пришло время оживить пустыню. Не знаю, будет ли пущена вода сегодня или завтра, но мне известно, что в этой стране проводятся необычайные каналы, а пустыни в этой стране умирают.

Старый немец Асман — ученый, сконструировавший метеорологический прибор, похожий на двойное дуло охотничьей двустволки. Он не знал, сколько конфликтов и душевных волнений будет стоить его детище нам, пересекавшим на автомобиле горячие земли Средней Азии. Нежный предмет, измеряющий влажность воздуха, слишком хрупкий, чтобы ехать в грузовике стандартного типа, слишком тонкий и задумчивый, чтобы поспевать за про-беговой скоростью, он стал мерой бушевания страстей на машине № 20 — ЗИС-3, грузовик-двухсполовинотонка.

Началось это в Ташкенте. Четыре человека, четыре новых спутника — три научных работника и один корреспондент,— присоединились к экспедиции на площади у Узбекского Совнаркома. Четыре новых соседа принесли к артельному котлу свой багаж и свои дары: ботаник Градов декорировал все двадцать четыре радиатора живыми цветами, лучшими цветами ботанического сада Средней Азии; почвовед Богданов пел басовые арии и стал ценным грузом для любой машины; корреспондент Зверев был корреспондентом, он блестел очками — он может быть украшением машины. Пусть едет в кузове, и блестит очками, и говорит о своих делах, пусть прохожие его видят и дают ему материал. Это необходимо.

Хуже всего было с четвертым пассажиром. К нашей машине подошел тихий, сосредоточенный мужчина в кожанке и протянул нам в кузов чемодан.

— Поставьте, пожалуйста,— сказал он,— меня назначили в вашу машину. Я маленький человек и занимаю немного места. Вот возьмите еще.

Никто ему не ответил. Мы думали о несчастной звезде нашего грузовика, всю жизнь получающего дополнительных пассажиров.

За чемоданом он подал черную коробку, за коробкой портфель, за портфелем желтый футляр. Я понял: добром это не могло кончиться. Водители смотрели на эту процедуру, как звери, которых дразнят. Когда дело дошло до футляра, Григорий Шебалов распахнул дверь кабины:

— А вы, наверно, хотите, гражданин, рессоры сломать, да?

Но ничего этого не понял человек в кожанке.

— Нет,— сказал он,— почему рессоры?

— А для чего же это? — указал водитель на вещи. Тогда человек разложил коробку и футляр на земле и начал вынимать из них блестящие предметы.

— Это — для измерения температуры. Это — для определения скорости ветра, анемометр Фуса. Вот психрометр Асмана,— начал он объяснять, обрадовавшись любознательности человека.

Водитель взял в руки футляр; он весил полкило без малого. Но водитель поднял его, как знамя старой ненависти к пробеговой комиссии, ведавшей нагрузкой; он шагал уже по площади, и за ним шел его помощник, оба они кричали.

— Я же говорю: они нас специально хотят угробить психрометрами Асмана! — говорил водитель.

— Да, да! Вчера навалили бочку горючего. Потом запасные баллоны. А теперь психрометр. Это лошадь не выдержит,— рассказывал собравшимся водителям помощник шофера татарин Ибрагим Башеев.— Огромный ящик, тяжелый — два человека не смогут поднять его.

Но добиться им ничего не удалось. Михаил Степанович Ковалев, молчаливый, сосредоточенный метеоролог, сел в кузов и разложил свои ящики.

Так на машине стало шесть человек. Товарищ Ковалев не пел песен и не блестел очками. Он существовал лишь в пределах метеорологии. Мне никогда не приходилось видеть научного сотрудника, который был бы так сосредоточен на своем предмете. Он видел мир, окружающий его, только он весь преломлялся у него в свете его науки.

— Хороший город,— говорил он.— Смотрите: крыши все восточного типа, плоские. Они меньше накаляются от солнца. Поэтому температура в таких городах гораздо ниже, чем среди европейских крыш...

За Ура-Тюбе мы проезжали мимо гор. Кто-то назвал их подножием Памира. Порогами поднимались они к юго-востоку, где толпа гигантов сторожила горные тропинки в Индию.

— Индия и Афганистан...— мечтательно вздохнул Михаил Степанович.— Персия, Китай. Страны великих возможностей... Если бы нам удалось получать оттуда регулярные сводки! Я занимаюсь в Метбюро прогнозом погоды. Это я даю погоду на завтра. Но часто я иду, как слепой. Нужна полная метеокарта центральноазиатского района; вы представляете — телеграммы из Пенджаба, телеграммы из Гарма, из Мешеда, из Мазар-и-Шерифа: тридцать и три, двадцать и пять, давление, средняя влажность, облачность!

Но говорить с Михаилом Степановичем мы могли очень мало. Когда машины останавливались, он соскакивал на землю, открывал ящик с приборами и бежал к радиатору, в поле, к постройкам. Он спешил измерить все: скорость ветра, давление, температуру, среднюю влажность воздуха.