Дэймон Гэлгут - Добрый доктор

По воле истории я провел два года на ангольской границе [4] То есть в составе воинского контингента ЮАР на территории Намибии. С конца 60-х годов XX века народ Намибии под руководством Народной организации Юго-Западной Африки (СВАПО) вел вооруженную освободительную борьбу. В 1990 году Намибия была провозглашена независимым государством. . Делясь с Лоуренсом впечатлениями, я не лукавил: то были скучные, серые годы. Потерянное попусту время. Меня кидали из части в часть, с одной базы на другую. Благодаря моему новенькому диплому врача меня произвели в лейтенанты. Но таких, как я, в армии было предостаточно, а я вовсе не порывался отличиться. Лучше не высовываться, считал я.

Мне так и не довелось понюхать пороху. Участием в каких-никаких боевых действиях можно было считать лишь мое трехмесячное пребывание на небольшой базе, затерянной где-то в буше. Вплоть до этой командировки моя служба ничем не отличалась от практики на гражданке. Переломы конечностей и прочие травмы по неосторожности, солнечные удары, клещевая лихорадка — вот чем страдали мои пациенты. Болячки мирного времени. На той базе все было иначе. Она использовалась для активных боевых действий: патрули регулярно отправлялись в буш, чтобы перехватывать и уничтожать такие же патрули противника. Впервые в жизни мне пришлось лечить людей на войне. Я увидел много нового для себя. Пулевые ранения. Осколочные ранения от разрывов гранат и противопехотных мин. Все те увечья, которые люди сознательно причиняют друг другу. Острее всего мне запомнилось, как ярка кровоточащая плоть. На фоне серо-бурого, пыльного велда она точно спелые диковинные фрукты.

В нашем маленьком полевом госпитале было всего двое лейтенантов — я и Майк. Да, именно там я познакомился и сдружился с человеком, который позднее увел у меня жену. Но в те дни он был для меня просто приятным собеседником. Нашим непосредственным начальником был главврач госпиталя — толстяк в звании капитана. Высшая власть на базе принадлежала коменданту Моллеру.

Вплоть до того вечера, который предопределил мою судьбу, я никогда не видел коменданта вблизи. Он был для меня таинственной фигурой, за которой я наблюдал издали. Комендант спускался или всходил по трапу вертолета, проводил инспекции, отдавал приказы. Он был поджарый, мускулистый, властный. Весь он источал угрозу. Мы боялись его, прилагали все усилия, чтобы не попадаться ему на глаза. Своему делу он был предан истово, слепо, и эта преданность прославила Моллера далеко за пределами базы.

Его дело состояло в том, чтобы убивать вражеских солдат и офицеров. Исключительно для этого база и существовала. Исключительно для этого находились на ней и мы, врачи, хотя мы сами никого не убивали. Нет, мы просто латали тела убийц, чтобы они могли вернуться в строй и возобновить убийства. Тех, кого нам не удавалось залатать, отправляли в противоположном направлении, на юг. В цинковых гробах.

Моя совесть была спокойна. Честно говоря, я и не подозревал, что в моей работе есть нечто безнравственное, — то ли по молодости, то ли вследствие своей тогдашней ограниченности… Я думал только о своих непосредственных обязанностях. Наложить швы отдельно взятому раненому. Извлечь осколки. Спасти жизнь. Я был врачом и делал то, чему меня научили в университете. Если бы ко мне на операционный стол положили раненого солдата вражеской армии, я занялся бы им с такой же близорукой, тупой сосредоточенностью, не омраченной этическими соображениями.

Но однажды я прозрел.

Нашего начальника, толстяка-капитана, иногда посреди ночи вызывали в бараки, расположенные в центре базы. Это происходило, когда туда привозили группы пленных бойцов СВАПО. Мы — я и Майк — сознавали, что вызовы имеют какое-то отношение к пленным. Также мы сознавали, что об этом лучше не расспрашивать. Бараки — несколько длинных кирпичных зданий — представляли собой единственные постоянные постройки на базе. В них осуществлялась какая-то бурная сверхсекретная деятельность. Бараки были окружены незримой завесой молчания. Наш капитан, человек от природы жизнерадостный и добродушный, всякий раз возвращался из бараков какой-то притихший, хмурый.

И вот однажды посыльный из бараков не застал капитана в госпитале. Не помню уж, в чем было дело. Кажется, главврач отлучился на другую базу. Мы с Майком сидели вдвоем за бутылкой виски и обсуждали, как, оттрубив свои два года, откроем вместе частную практику.

Капрал, приходивший за капитаном, ушел. Но через десять минут вернулся.

— Комендант велит прийти кому-нибудь из вас.

Мы переглянулись. Ни мне, ни Майку идти не хотелось.

— Иди ты.

— Нет, ты.

— Твой африкаанс лучше.

Через две минуты я шагал сквозь душный мрак к баракам, созерцая бурую спину капрала. Я боялся коменданта, боялся всего, что он может со мной сделать; отдавшись страху, я не задумывался о причинах вызова, хотя этот вызов нес еще большую угрозу для меня.

Бурая спина привела меня в каморку с кирпичными стенами и бетонным полом. Без окон. С низкого цинкового потолка свисает на шнуре одна-единственная лампочка без абажура. Четверо военных. Двое из них — офицеры. Один из них — комендант Моллер. На нем белая футболка, бурые форменные брюки и сапоги. Он непринужденно развалился на табурете.

На полу — чернокожий. Голый. Весь в крови. Лежит без движения, только ребра вздымаются и опускаются при каждом натужном вдохе и выдохе. Уголком глаза я замечаю плетки и какие-то другие орудия. Непонятные приспособления, незнакомые очертания. Зато я знаю, что за роль предназначена мне в этой сцене. Знаю, хотя еще никогда не оказывался в таких обстоятельствах.

— Naand, Lieutenant, — говорит комендант. — Jammer om te steur [5] Добрый вечер, лейтенант. Извините, что побеспокоили (африкаанс). .

Я впервые вижу его вблизи. Впервые поднимаю голову и заглядываю ему в глаза. Голубые. Мертвенные. Он отнюдь не уродлив: бесстрастное симметричное лицо языческого идола, аккуратный купол черепа с коротко остриженными каштановыми волосами. Но опрятность все же не главная отличительная черта его облика. По уставу положено брить лицо от мочки уха до кончика носа. Он выполняет это положение устава буквально: выше этой линии на обеих скулах оставлено по клочку щетины.

Неужели такие люди бывают?

Он спрашивает:

— Is jy Engels of Afrikaans? [6] Вы англичанин или африканец? (африкаанс).

— Англичанин, господин комендант.

Он переходит на английский. Никакого акцента. Тон ровный, дружеский.

— Лейтенант, окажите нам небольшую услугу. Вы ведь врач, ne?

— Так точно, господин комендант.

— Мы тут устроили небольшой допрос. Но наш друг немного переутомился. Говорит, ему трудно дышать. Не могли бы вы его осмотреть?