Дэймон Гэлгут - Добрый доктор

Я подхожу к человеку, распростертому на полу. С первого взгляда видно: над ним поработали основательно. Лицо распухшее, в синяках. Торс тоже. На шее какие-то рваные раны. Дыхание шумное, свистящее, на высоких нотах.

— Господин комендант, — говорю я. — Он в плохом состоянии.

— Хорошо, — слышится за моей спиной бесстрастный голос. — Он не прикидывается?

— Прикидывается? (Нелепый вопрос. Этот человек нуждается в срочной госпитализации, наложении швов, антисептической обработке ран и медицинском уходе.) Не понимаю.

Комендант терпеливо уточняет:

— Как он дышит, лейтенант? Трудно ли ему дышать?

Мне сложно сосредоточиться на проблеме дыхания, абстрагироваться от всех прочих травм и симптомов, но, прислушавшись, я моментально нахожу разгадку.

— Господин комендант, он не прикидывается. У него приступ астмы.

— Вы можете ему чем-то помочь?

— Попытаться могу. Понадобится вода.

— Gee vir hom water daar [7] Дайте ему воды (африкаанс). .

Кто-то приносит мне ведро, до половины заполненное водой. На поверхности плавает какая-то кровавая пена. Я действую вслепую, наблюдаю за самим собой со стороны, точно с другого конца длинного тоннеля. Споласкиваю лицо пленного водой, промываю раны, вытираю тряпкой грязь и кровь. От астмы это не поможет, но инстинкт подсказывает мне, что его нужно вымыть. Он начинает шевелиться и постанывать. Но свист в легких не прекращается. Я достаю из своего чемоданчика ингалятор.

Через минуту-две он начинает дышать ровнее.

— Daarsy [8] Здесь: «Сработало» (африкаанс). , — говорит кто-то из военных.

— Uitstekend [9] Замечательно (африкаанс). , — отзывается комендант. — Лейтенант, у меня к вам вопрос. Скажите мне как врач: сколько еще, по-вашему, он может выдержать?

Я разгибаю спину. Оборачиваюсь. Но не решаюсь встретиться с ним взглядом. В каморке душно, но меня бьет озноб.

— Господин комендант, — говорю я. — Он нуждается в медицинской помощи.

— Я вас не об этом спрашиваю. — В голосе звенит металл. — Я вас спрашиваю: выдержит ли он дальнейшее дознание?

— Недолго.

— Как долго?

— Господин комендант, если вы позволите, я окажу ему надлежащую помощь и полностью купирую приступ. Ему нужно делать инъекции кортизона.

— Надлежащую помощь… — хихикает кто-то из военных.

— Лейтенант, он при смерти?

— Сложно сказать. Если надавить на него слишком сильно…

— Значит, если мы будем осторожны…

Эти расспросы — полное безумие. Знак того, что мир вывернулся наизнанку. Врачи существуют для того, чтобы лечить. Не для того, чтобы потворствовать расчетливому разрушению тканей и нервов. Я силюсь что-то сказать, но чувствую на себе мертвенный взгляд коменданта. Тяжелый взгляд.

Повисает пауза. Я вспоминаю, кто я такой, где нахожусь, что от меня требуется. Человек на полу — враг. В любом случае ему не дожить до утра. Мне надо подумать о себе, позаботиться, чтобы не оказаться на его месте — в камере, голым, на полу. Не стать из врача пациентом, которого уже никто не вылечит.

— Нет, — говорю я. — В ближайшее время он не умрет.

— Спасибо, лейтенант. — Тон снова становится дружеским. — Когда вернется капитан, передайте ему от меня привет.

И вот я снова бреду во мраке, все больше удаляясь от камеры и от момента истины, который стал неподвижным центром для всего моего жизненного пути.

В госпитале меня дожидался Майк.

— Что ему понадобилось? Зачем он тебя вызвал?

— Ag [10] А (африкаанс). , ерунда, — сказал я. — У него болела голова.

Через несколько дней моя совесть унялась. Я быстро научился затыкать ей рот:

«Это ничего бы не дало».

«У тебя не было выбора».

«Ты просто ответил на его вопрос».

Когда же меня перевели в другое место, в скучный гарнизон, где решительно ничего не происходило, я успокоился. Рассудил, что имел право на малодушие — в моем-то подневольном положении. Я больше не думал о том случае. Лишь иногда он всплывал в моей памяти сам собой, неожиданно, и я подпадал под его непостижимую, необъяснимую власть.

Так случилось и теперь. Казалось, кто-то проделал пальцем дыру в истертой ткани моего прошлого и смотрит на меня оттуда. Я испытал странное искушение тоже заглянуть в эту дыру. Увидеть себя с той стороны. Однако у меня не хватало духу. Да, я все-таки отыскал свой момент истины, свою точку отсчета. Но этот момент высветил то, чего я предпочел бы не помнить.

Однажды ночью, вернувшись от Марии, я застал его сидящим на койке перед разложенной картой. Было далеко за полночь. Вся больница спала, лишь в приемном покое горел свет. Лоуренс, однако, был бодр и свеж.

— Чем это вы заняты?

— Кое-что планирую. Что вы делаете завтра?

— У меня выходной.

— Хотите со мной в поход?

— Куда?

— Просто немножко пошатаемся. Это сюрприз. Поедемте, Фрэнк!

— Хорошо, — сказал я. — Почему бы и нет?

Я думал, что речь идет об очередном небольшом походе, какие мы часто совершали вместе. Но все оказалось иначе. С самого начала Лоуренс придавал походу огромное значение. Дважды за ночь я просыпался и видел, что он по-прежнему сидит на койке, рассматривая карту. В восемь тридцать он разбудил меня, весь дрожа от нетерпения. Он уже собрал целый рюкзак: сандвичи, пиво, крем от загара…

Утро было ясное, лучезарное. Трава блестела, как металлическая. Мы поехали в сторону границы. Минуя деревни, видели, как люди набирают воду в ведра, умываются, готовят на кострах еду. Всюду, куда ни глянь, копошилась жизнь. Деревья и прочие растения словно бы тянулись к небу, энергично противясь гравитации. По обе стороны от шоссе ответвлялись многочисленные проселки. Одни были снабжены указателями с названиями ферм и маленьких селений. Другие оставались анонимными. Мы свернули налево, на один из безымянных проселков. Глубокие колеи были слишком широки для машины Лоуренса. Ее все время подбрасывало на ухабах, но в это утро даже тряска вторила пульсу жизни, попадала в ритм, в котором билось сердце этой земли. Проселок шел параллельно какой-то реке — я приметил на карте темно-синюю линию. Наконец дорога оборвалась в тенистых, прохладных зарослях. За стеной бамбука я увидел поток. То был скорее ручей, чем река, но деревья на его берегах буйно зеленели.

Лоуренс замер, глядя на воду.

— Спорим, здесь водится рыба, — сказал он. — Вы увлекаетесь рыбалкой, Фрэнк?

— Когда-то увлекался. Потом надоело.

— Ну, для рыбалки нужно терпение. Как по-вашему, крокодилы здесь есть?

— Тут слишком мелко.

Он облегченно вздохнул. Очевидно, в дикой местности ему было не по себе, особенно почему-то сегодня. Мы вылезли из машины, и поход начался. Лоуренс повел меня вверх по реке. Мы то шлепали по грязи, то брели по щиколотку в воде. Я пропустил Лоуренса вперед. Его рюкзак, набитый под завязку, плыл сквозь чащу. Иногда Лоуренс оглядывался — лицо у него было сосредоточенное, напряженное — и подмигивал. Периодически он останавливался свериться с картой, хотя мы ни на шаг не отклонялись от потока. У меня впервые за много месяцев стало хорошо на душе. Я и забыл, как отрадно сбежать туда, где нет ни людей, ни построек, вырваться из привычной обстановки. Под деревьями было прохладно. Привольно.