Тони Моррисон - Песнь Соломона

А Гитара улыбался солнцу и с восторгом говорил о телевизорах, медных кроватях, карточных партиях, длящихся неделю, но мысли его сосредоточились на чудесах, совершаемых тротилом.

К тому времени, когда они растратили воображаемые богатства, было уже около полудня и они снова оказались на окраине Южного предместья и вернулись к прерванной теме — стали обсуждать план действий. Гитара рвался в бой, Молочник осторожничал. Его осторожность рассердила Гитару.

— Я тебя не понимаю. То ты втягиваешь меня в рискованное предприятие, и мы три дня обсуждаем, как нам его провернуть, и я радуюсь, как перед свиданием с хорошенькой девчонкой, но, едва лишь доходит до дела, ты, как идиот, вдруг начинаешь мне объяснять, по какой причине у нас ничего не выйдет. Может, ты надумал отшить меня?

— Зачем мне тебя отшивать? Я же мог тебе вообще ничего не рассказывать.

— Не знаю. Я не знаю даже, зачем тебе все это. Насчет меня нетрудно догадаться, почему я участвую в деле. Но ты-то никогда не нуждался в деньгах.

Молочник не стал задумываться по поводу причин, побуждающих Гитару «участвовать в деле», и лишь холодно ответил:

— Деньги мне нужны, чтобы уехать отсюда. Я ведь уже говорил тебе. Мне необходимо вырваться отсюда. Хочу пробиться самостоятельно.

— Самостоятельно?! Ничего себе самостоятельно, с миллионом долларов в кармане.

— Пошел к черту. Не все ли тебе равно, зачем мне деньги?

— А я, знаешь, не уверен, что они тебе нужны. Во всяком случае, настолько, чтобы ради денег ты решился на воровство.

— Я хочу, чтоб все прошло спокойно. Без шума. Без… А, что говорить: кража со взломом — серьезное преступление. И я вовсе не намерен закончить свои дни в…

— Какая кража со взломом? При чем тут взлом? Дом принадлежит Пилат.

— Ну и что?

— Как что? Эти люди — твои родственники.

— Тем не менее они — люди, а люди могут закричать.

— Ну и что? Что с нами может случиться? Мы заберемся в дом, так? Допустим, что все три окажутся на месте. Три женщины. Что они нам сделают? Побьют?

— Может быть.

— Ого! Это кто же? Агарь? Как налетит на тебя. Пилат? Дурачок, она тебя любит. Она и пальцем тебя не тронет.

— Ты в самом деле так считаешь?

— Да, я так считаю. Послушай, у тебя вроде сомнения появились? Объясни мне, из-за чего? Может, потому, что ты им родственник? Так ведь твой папаша им еще больший родственник, чем ты, а между тем все это он затеял.

— Не в том дело.

— В чем же?

— В том, что они ненормальные. Никто не может угадать, что они выкинут. В том числе и они сами.

— Что они психи, я знаю. Как еще назвать людей, которые торгуют пятидесятицентовым вином, вместо туалета пользуются ведерком, а над их счастливыми головами висит миллион долларов? А ты что, боишься сумасшедших? Если боишься, значит, ты тоже псих.

— Я просто не хочу, чтобы меня поймали. Мне в тюрьме неохота сидеть. Вот я и хочу обсудить все заранее, чтобы мы не попались. Что тут такого? Человек хочет все обсудить.

— Не очень-то это похоже на обсуждение. Скорей, ты надумал увильнуть.

— Нет, это обсуждение. Нам надо обсудить, как их выманить из дома. Как нам туда забраться. Как срезать с потолка мешок, а после вытащить его из окна и пронести по улице. А с ними трудно что-нибудь предугадать. Они шалые бабы. И жизнь у них шальная, порядка нет. Да к тому же к ним шляются пьяницы за самогонкой. В любое время кто-нибудь может вломиться в дом. Эти женщины не по часам живут, Гитара. Мне кажется, Пилат и время-то умеет определять только по солнцу.

— Ночью они спят.

— Кто спит, тот может проснуться.

— Кто проснется, того можно уложить ударом кулака.

— Я не хочу никого укладывать ударом кулака. Я хочу, чтобы их не было в доме, когда мы придем туда.

— Ну а что может заставить их покинуть дом? Молочник потряс головой.

— Не знаю. Что-нибудь из ряда вон выходящее.

— Так давай устроим нечто из ряда вон выходящее.

— Каким образом?

— Подожжем дом. Подсунем туда скунса. Или медведя. Мало ли кого.

— Бога ради, разговаривай серьезно.

— Я стараюсь. Я очень стараюсь, дружок. Они что, никогда не уходят из дома?

— Все разом?

— Да, все разом.

Молочник пожал плечами.

— На похороны. Верно, на похороны они ходят. И в цирк.

— Ничего себе! Так нам придется ждать, пока кто-нибудь умрет? Или наш город посетит бродячий цирк?

— Что ты прицепился? Я просто хочу сообразить, велик ли риск. Сейчас действовать — рискованно.

— Знаешь, когда действовать рискованно, остается только одно средство — рискнуть.

— Ну, будь благоразумен.

— Благоразумен? Благоразумному золота не видать, как своих ушей. У благоразумных не бывает золота. К чертям благоразумие, если хочешь разбогатеть. Неужели ты не знаешь этого?

— Но послушай…

— Хватит, я уже наслушался. Теперь слушай ты. Дана тебе жизнь? Так живи. Пользуйся жизнью и не канючь! Пользуйся!

Молочник широко открыл глаза. Он очень старался не сглотнуть в этот момент, но от призывного металла в голосе Гитары ощутил вкус соли во рту. Соли со дна морского, соленого лошадиного пота. Этот вкус могуществен, он побуждает жеребцов галопом мчаться к солончакам. Вкус этот был нов, восхитителен и безраздельно принадлежал ему. Неуверенность, сомнения, тревога слетели с него без следа.

Теперь он понял, почему он колебался. Не потому, что ему хотелось чрезмерно усложнить простое дело, и не потому, что ему хотелось подчинить себе Гитару. Просто раньше он не верил в успех.

Когда отец рассказал ему всю эту длинную историю, она действительно напомнила Молочнику приключения из детской книжки. Сказочки. Он не верил, что золото действительно висит в комнате Пилат, не верил, что это действительно золото, что он действительно может его забрать. Слишком уж доступно. Но Гитара верил, он влил живую струю конкретности в их затею, главное же — представил ее как действие, реальное, значительное, требующее отваги. Молочник чувствовал, как в нем рождается новое «я», вполне определенное, отчетливое. Если раньше на сборищах у Железнодорожного Томми он только смеялся и всегда молчал, то теперь он мог бы там заговорить. Он мог бы рассказать там об этом. До сих пор в его жизни был только один решительный поступок, но, если бы он стал рассказывать у Томми о том, как он ударил своего отца, его рассказ не вызвал бы одобрительного оживления аудитории.

Все эти мысли смутно пронеслись у него в голове. Зато он вполне определенно почувствовал вкус соли и услышал в голосе Гитары звуки охотничьего рожка.

— Завтра, — сказал он. — Завтра ночью.

— В котором часу?

— В половине второго. Я за тобой зайду.

— Чудесно.

Далеко от них, на том конце шоссе, павлин распустил хвост.

Осенними ночами ветер с озера доносит сладковатый запах до некоторых улиц. Пахнет засахаренным имбирем, а может, сладким чаем со льдом и гвоздикой. Чем объяснить это явление — неизвестно, поскольку, скажем, 19 сентября 1963 года в озере было такое количество фабричных отходов, включая ядовитые химические вещества с завода пластмасс, что пышные кудри прибрежных ив поблекли и поредели. Волны озера выбрасывали на берег дохлых карпов, а врачи в «Приюте милосердия», хотя и не делали официальных предупреждений, твердо знали, что никому из тех, кто рискнет поплавать в этих водах, не избежать ушных болезней.