Тони Моррисон - Песнь Соломона

Собаки прыгали, стараясь влезть на дерево, а люди совещались, как лучше поступить: стрелять в рысь или выстрелить в ветку, чтобы рысь спрыгнула с дерева, и тогда на нее накинутся собаки, или придумать еще что-нибудь. Решили сразу стрелять по зверю. Омар встал и высоко поднял фонарь. Рысь, привлеченная светом, немного выползла из гущи ветвей. Малыш прицелился и всадил пулю в левую переднюю лапу, и рысь свалилась с дерева прямо в зубы к Бекки и другим собакам.

Зверь был еще полон сил: он сражался до тех пор, пока Кальвин не отозвал собак, затем выстрелил в рысь два раза, и лишь тогда наконец все затихло.

Они осветили фонарями тушу и охали, восхищаясь размерами зверя, его свирепостью и выдержкой. Все четверо охотников стали на колени, вынули веревку и ножи, вырезали ветку толщиною в руку и тщательно привязали к ней рысь, готовясь к долгой дороге домой.

Они так радовались своей удаче, что прошло порядком времени, пока кто-то из охотников вспомнил и обратившись к Молочнику, спросил, в кого это он там стрелял. Молочник слегка опустил свой конец ветки, который держал несколько выше, чем следовало, и сказал:

— Я уронил ружье. Задел за что-то, оно выстрелило. А потом, когда я его поднял, оно выстрелило снова.

Грянул хохот.

— Задел за что-то? А предохранитель на что? Ты, видно, очень напугался?

— До смерти напугался, — сказал Молочник. — Просто до смерти.

Всю дорогу, пока шли к машине, они гикали и хохотали, дразнили Молочника, — подбивали его поподробней рассказать, как он перепугался. И он рассказывал. И тоже смеялся, долго, громко, хохотал до упаду. Ему и в самом деле было смешно, кроме того, оказалось, что просто шагать по земле — это блаженство. Он шел и ощущал себя частицею земли; ему казалось, его ноги — стебли, стволы деревьев, ему чудилось, его ноги проникают глубоко, глубоко в камень, в почву; и они с наслаждением ступали по земле. А еще он перестал хромать.

Они встретили рассвет на бензоколонке Кинга Уокера, вспоминая опять и опять события минувшей ночи. Молочник был главным объектом их остроумия, но смеялись они добродушно, совсем не так, как когда отправились на охоту.

— Слава богу, ноги унесли. Рысь пустяки, но с этим ниггером шутки плохи. Тут эта стерва кошка вот-вот слопает нас вместе с собаками, а он давай палить, как в тире. Весь лес засыпал пулями. Чуть свою собственную башку не снес. Что это вы, городские, такие нескладные?

— Зато вы, деревенские, — все молодцы, — сказал Молочник.

Омар хлопнул его по плечу, Малыш — по другому, Кальвин крикнул Лютеру:

— Ступай разбуди Вернелл. Пусть приготовит нам завтрак. Как только мы разделаем этого котяру, мы такие голодные к ней заявимся, что лучше пусть заранее приготовит, чем набить наши утробы!

Вместе с остальными Молочник обошел бензоколонку, и там на маленькой зацементированной площадке под гофрированной цинковой крышей лежала мертвая рысь. Шея у Молочника так страшно распухла, что было больно даже голову опустить.

Омар перерезал в нескольких местах веревку, которой были связаны ноги животного. Вместе с Кальвином они перевернули его на спину. Лапы упали, раскинувшись в стороны. Такие тонкие косточки, хрупкие такие.

«Жизнь черного человека нужна всем».

Кальвин шире развел передние лапы рыси и приподнял их, а Омар проткнул ножом шкуру зверя, там, где на грудине курчавилась шерсть. Потом провел ножом через всю грудь и брюхо животного до самого низа. Нож поставил вертикально: предстояла более сложная процедура, и работать нужно было чисто.

«Я не говорю, что они хотят отнять у тебя жизнь; им нужно, чтобы ты жил для них».

Омар вырезал половые органы.

«На этом построено все наше существование».

Омар сделал надрезы на лапах и шее. Затем снял шкуру.

«Зачем дана человеку жизнь, если он не вправе выбрать, за что умереть?».

Сдернул пальцами прозрачные куски пленки, легко, как паутину.

«Жизнь черного человека нужна всем».

Теперь Малыш опустился на колени рядом с тушей и рассек ее ножом от низа живота до челюсти.

«Справедливость — одна из тех вещей, в которые я перестал верить».

Пока другие отдыхали, вернулся Лютер и вырезал прямую кишку, так ловко и проворно, словно сердцевинку яблока.

«Детка, надеюсь, мне никогда не придется в этом раскаяться».

Лютер засунул руку в брюхо зверя, вытянул внутренности, держа их над тушей, и осторожно разрезал диафрагму.

«Из-за любви, конечно, из-за любви. Из-за чего еще? Но ведь могу же я критиковать то, что люблю».

Затем он вытащил дыхательное горло и пищевод и отсек их одним ударом ножа.

«Из-за любви, конечно, из-за любви. Из-за чего еще?»

Они повернулись к Молочнику:

— Сердце хочешь? — Торопясь, чтобы не помешала действовать какая-нибудь мысль, Молочник погрузил руки в грудную клетку. — Легкие пока не трогай. Сердце бери.

«Из-за чего еще?»

Он нашел его и вытащил. Сердце выскользнуло из груди легко, как из яичной скорлупы желток.

«Из-за чего еще? Из-за чего еще? Из-за чего еще?»

Лютер снова сунул руку в полость живота и рывком выдернул внутренности, все сразу. Сунул внутренности в бумажный мешок, а тем временем другие охотники принялись приводить тушу в порядок, окатили ее из шланга, натерли солью, перевернули и уложили так, чтобы кровь стекала на снятую с животного шкуру.

— Что вы с ней будете делать? — спросил Молочник.

— Съедим.

Павлин стремительно взмыл в воздух и опустился на крышу синего «бьюика».

Молочник взглянул на голову рыси. Язык лежал во рту безвредный, как в бутерброде. Лишь глаза еще таили угрозу нынешней ночи.

Невзирая на голод, он почти не прикоснулся к завтраку, состряпанному Вернелл, только поковырял немного яичницу, маисовую кашу, печеные яблоки, залпом выпил кофе и все время без умолку говорил. Тем более, что ему нужно было как-то подобраться к цели своего приезда в Шалимар.

— Вы знаете, мой дедушка, родом из этих мест. И бабушка тоже.

— Да ну? Из наших мест? А как их звали, твоего деда с бабкой?

— Девичьей фамилии бабки я не знаю, а имя ее — Пой. Слыхал кто-нибудь из вас такое имя? Они покачали головами.

— Пой? Нет. Такого имени мы никогда не слыхали.

— Одно время где-то тут моя тетка жила. Зовут ее Пилат. Пилат Помер. Может, кто из вас слышал о ней?

— Ха! Похоже на заголовок в газете: «Пилот помер». Она что, умела водить самолет?

— Да не так. Пил-а-тэ. Пилат.

— Пи-ла-тэ. Это, наверное, пишется: «Пил, а ты»? — сказал Малыш.

— Ничего подобного, диггер. При чем тут «пил», при чем «а ты»? Имя Пилат есть в Библии, балда.

— Он не читает Библию.

— Он ничего не читает.:

— Он не умеет читать.

Они подначивали Малыша, пока Вернелл их не перебила:

— Тише вы. Ты сказал, Пой? — повернулась она к Молочнику.