Хосе Карлос Сомоса - Афинские убийства, или Пещера идей

– В пирушке… – Следящие глаза Диагора метались в орбитах, будто стараясь одним взглядом охватить всю фигуру Разгадывателя. – В какой пирушке?

Глаза выглядывавшего старика следили… мастерская скульптора… взрослый мужчина… несколько подростков… смех… блеск ламп… пока подростки ждали… рука… талия… Старик провел языком по губам… ласка… один юноша, намного красивее… совершенно нагой… пролитое вино… Так, говорил он… Удивленный старик… пока скульптор… приближаясь… медленно и нежно… еще нежнее… Ах, застонал он… в то время, как остальные юноши… изгибы. Тогда, бросившись все… странная поза… ноги… исступленные… в полумраке… с потом… «Подожди», – послышался шепот… «Невероятно», – подумал старик. [45]

– Это смешно, – хрипло сказал Диагор. – Почему тогда они не бросят Академию?

– Не знаю, – пожал плечами Гераклес. – Быть может, по утрам они хотят думать, как люди, а по ночам – наслаждаться, как звери. Я понятия не имею. Но самая большая проблема не в этом. Понятно, что их семьи не знают об этой двойной жизни. Вдова Этис, например, довольна воспитанием, которое Трамах получал в Академии… И что уж говорить о благородном Праксиное, отце Анфиса, притане собрания, или о Трисиппе, отце Эвния, славном старом стратеге… Что бы, спрашивается, произошло, если бы ночная жизнь твоих учеников раскрылась?

– Для Академии это было бы ужасно… – прошептал Диагор.

– Да, ну а для них? Тем более сейчас, в возрасте эфебов, когда они приобретают все законные права… Как, по-твоему, отреагировали бы их отцы, которые так хотели, чтобы они воспитывались на идеалах учителя Платона? По-моему, в первую очередь в том, чтобы никто ничего не узнал, заинтересованы твои ученики… ну и конечно, сам Менехм.

И Гераклес зашагал дальше по пустынной улице, будто прибавить ему было больше нечего. Диагор молча последовал за ним, не сводя глаз с лица Разгадывателя. Тот сказал:

– Все, что я рассказал тебе до сих пор, очень близко к истине. Сейчас я изложу тебе мою версию, которую нахожу вполне вероятной. По-моему, у них все шло хорошо, пока Трамах не решил их выдать…

– Что?

– Возможно, его мучила совесть, что он предавал принципы Академии, кто знает. Как бы там ни было, теория моя такова: Трамах решил заговорить. Все рассказать.

– Всё было бы не так уж страшно, – поспешно заявил Диагор. – Я бы понял…

Гераклес прервал его:

– Не забывай, мы не знаем, что это – всё. Мы не очень-то знаем, в чем заключались и заключаются их отношения с этим Менехмом…

Гераклес многозначительно умолк. Диагор пробормотал:

– Ты хочешь сказать, что… его ужас в саду?…

Судя по выражению лица Гераклеса, совсем не это казалось ему самым важным. Однако он подтвердил:

– Да, возможно. Тем не менее тебе не следует забывать, что я никогда не хотел исследовать предполагаемый ужас, который, как ты утверждаешь, ты видел в глазах Трамаха, а…

– …исследуешь нечто, что заметил на его теле и о чем не хочешь мне говорить, – нетерпеливо перебил Диагор.

– Именно. Но теперь все сходится. Я скрыл от тебя эти подробности, Диагор, потому что их значение настолько неприятно, что я хотел прежде всего найти какую-то версию, чтобы объяснить их. Но, мне кажется, настало время открыть их тебе.

Гераклес вдруг поднес руку ко рту. Диагору на мгновение показалось, что Разгадыватель хочет заткнуть себе рот, чтобы не проговориться. Но, огладив свою небольшую серебристую бородку, Гераклес сказал:

– С первого взгляда, речь идет о чем-то элементарном. Как ты уже знаешь, тело Трамаха было полностью искусано, но… не всё. Его руки были почти не повреждены. И это очень удивило меня. Ведь когда на нас нападают, прежде всего мы закрываемся руками, и на них приходятся первые удары. Как же объяснить, что целая стая волков начат на бедного Трамаха и почти не поранила ему рук? Тут возможно только одно объяснение: волки нашли Трамаха по меньшей мере без сознания и бросились пожирать его без всякой борьбы… Он оказался очень легкой добычей: они даже вырвали ему сердце…

– Не надо подробностей, – взмолился Диагор. – Я только не понимаю, как всё это связано с… – Вдруг он умолк. Разгадыватель не сводил с него глаз, будто во взгляде Диагора мысль читалась лучше, чем в его словах. – Постой-ка: ты сказал, что волки нашли Трамаха по меньшей мере без сознания…

– Трамах никогда не собирался на охоту, – бесстрастно продолжил Гераклес. – По моей версии, он собирался обо всём рассказать. Вероятно, Менехм… и мне хочется думать, что это был именно Менехм… назначил ему в тот день встречу на окраине Города, чтобы как-то с ним договориться. Завязался спор… и, возможно, драка. А быть может, Менехм заранее решил заставить Трамаха молчать самым жестоким способом. Затем, по случайности, волки уничтожили все доказательства. Но опять же, всё это только гипотеза…

– Верно, потому что Трамах мог просто спать, когда его нашли волки, – заметил Диагор.

Гераклес покачал головой.

– Спящий человек может проснуться и защититься… Нет, не думаю: судя по ранам, Трамах не защищался. Волки нашли недвижное тело.

– А может быть…

– …он потерял сознание по какой-то другой причине, да? Вначале я так и думал, поэтому и не хотел раскрывать тебе свои подозрения. Но если это так, почему после смерти друга Анфис и Эвний стали бояться? Анфис даже решался покинуть Афины…

– Может, они боятся, что мы раскроем их двойную жизнь.

Гераклес возразил сразу, будто досконально изучил уже все возможные возражения Диагора:

– Ты забываешь об одной детали: если они так боятся, что их секрет раскроют, почему продолжают всё это делать? Я не отрицаю, что их беспокоит, что об их тайне узнают, но думаю, что гораздо больше беспокоит их Менехм… Я уже говорил тебе, что навел о нем справки. Это человек гневливый и жестокий, обладающий, несмотря на свою худобу, необыкновенной физической силой. Быть может, теперь Анфис и Эвний знают, на что он способен, и боятся.

Философ закрыл глаза и сжал губы. Его душил гнев.

– Этот… проклятый, – пробормотал он. – Что ты предлагаешь? Публично обвинить его?

– Пока нет. Сначала нам надо проверить, насколько все они виновны. Потом узнать, что же точно случилось с Трамахом. И в конце концов… – Странное выражение появилось на лице Гераклеса. – Самое главное: надеяться, что то неприятное ощущение, которое роится у меня внутри с того момента, как я принял работу, ощущение, будто за моими мыслями следит гигантский глаз, обманчиво…

– Что за ощущение?

Затерянный в ночи взгляд Гераклеса был непроницаем. Помолчав, он медленно ответил:

– Ощущение, что я впервые в жизни полностью ошибаюсь. [46]