Джеймс Морроу - Единородная дочь

Она утоптала могилку, вздымая миниатюрные песчаные торнадо.

Почка — это фильтр. Земля вращается вокруг Солнца. Болезни вызываются бактериями. Да! Ее время не за горами. Она не пойдет опасной дорогой, но и легкие пути не для нее. Это будет ее собственный, неповторимый путь. Она пошлет свои заповеди на экран каждого телевизора, запишет на каждом диске, впечатает на каждой странице. В начале было Слово, но в конце появится миллион слов, десять миллионов, сто миллионов слов, и все они будут исходить от нее — единородной дочери самого Бога.

Бикс Константин, угрюмый, тучный, прямолинейный, всегда видел мир таким, каков он есть, а не таким, каким люди хотели его видеть.

Еще в раннем детстве он задумывался над тем, как в детских книжках описывались отношения между людьми и домашними животными. И вскоре ощутил противоречие между этими радужными картинками и содержащими белок фактами, каждый вечер появлявшимися у него на тарелке. Как-то раз, вскоре после того как он пошел в школу, мама сказала ему, что роса — это слезы эльфов, а он выдал, что у нее голова забита всяким дерьмом. В тот вечер отец устроил ему основательную взбучку, и с тех пор Бикс был уверен, что ему вменяют в вину вовсе не грубость, а неприятие лжи.

Мальчик взрослел, его мировоззрение расширялось. Бог? Санта-Клаус для взрослых. Любовь? Эвфемизм прошения об отставке. Брак? Первый симптом приближающейся смерти.

Утром 13 июля 1996 года Бикс Константин обнаружил нечто еще более неприятное, чем дорога на работу пешком по утыканному грязными забегаловками и казино Променаду. Хуже этого было только одно — идти на работу и при этом знать, что скоро останешься без всякой работы. Никто не понимал, почему «Полночная Луна», до сих пор столь популярный бульварный листок, сбавляла обороты. Ни Бикс, ни его подчиненные, ни Тони Бьяччо, бывший мафиозо, а ныне владелец газеты. «Ребята, похоже, нам скоро крышка, — по меньшей мере раз в неделю провозглашал Тони в течение уже двух лет. Тема «крышки» в «Полночной Луне» вообще была довольно популярной («Жена выходит из комы после того, как любимый муж прощается с жизнью», а также «Маньяк в палате реанимации» и «Не убивайте меня! — телепатирует матери дочь, находящаяся в коматозном состоянии»).

Бикс не спеша миновал «Тропикану» и, поравнявшись со входом в «Золотой Телец», украшенный колоннами и сверкающий, словно рай фундаменталистов, купил в автомате стакан кофе. «Сегодня: Нил Седака!» — кричали афиши. «На следующей неделе: Вик Дэймон и Диоген Кэррол». Неужели кто-то клюнет?

Когда ему было десять лет, отец притащил его сюда на праздник. Как раз прошел референдум по казино и азартным играм, и на Променаде играл духовой оркестр, плясали девушки в коротких юбках, клоуны кувыркались на пирсах и раздавали всем воздушные шарики. «Ничего не выйдет, — сказал отцу маленький Бикс. — Завалится толпа и все разгромит, — объяснил он, на что отец лишь пренебрежительно ухмыльнулся. — Толпа все сметает на своем пути, ты разве ничего не читал об этом, папа?»

Прихлебывая растворимый кофе, Бикс свернул на Соверен-авеню. На перекрестке с Арктик-авеню громоздилась гора отбросов, порождавшая зловонные испарения. Город был облачен в граффити, даже бока у бродячих собак были разрисованы.

Неужели «Луна» пошла на убыль? Разве их инопланетная рубрика была менее извращенной, чем в «Сигнальном Горне»? А их леденящие душу снежные люди менее отвратительны, чем в «Национальной Комете»? Разве их фантастические хирургические операции, беременные прабабушки, сиамские четверняшки и духи знаменитостей не вписывались в общепринятые стандарты бизнеса? Вписывались, соответствовали, были никак не хуже, и все же факт оставался фактом. Тони дал обед для всех сотрудников — очень удобно попросить сразу всех написать заявления об увольнении. Поравнявшись с домом 14/75 по Арктик-авеню, он подошел к наружной лифтовой шахте. Сам лифт, недвижный и разбитый, покоился на дне ее, словно затонувший корабль. Бикс бросил в квадратный провал пустой стаканчик, поволок свою тушу вверх по разваливающейся лестнице и пришвартовался на третьем этаже, где Мадж Бронстон, хронически не улыбающаяся секретарша, сообщила ему, что в его кабинет только что проникла какая-то твердолобая девица.

— Наверное, насчет работы, — предположила Мадж.

— Блеск! Я и сам бы не отказался от работы.

— Я пыталась ее вытолкать, честное слово. Но она такая упрямая!

Бикс открыл украшенную монограммой дверь, и его посетительница, коренастая, с золотистой кожей девушка лет двадцати с небольшим, оторвалась от коллекции фотографий НЛО, висевших на стене, и одарила его сногсшибательной чувственной улыбкой.

— Всегда мечтала слетать на Плутон, — сказала она с акцентом Южного Джерси, — Марс звучит избито, на Сатурне тяжелая атмосфера, а вот Плутон… — Ее рука вспорхнула ему навстречу, словно птичка, и Бикс как-то машинально ее пожал. — Меня зовут Джули Кац, а вы, должно быть, мистер Константин?

— Эхе-хе.

Белое пляжное платьице девушки просто слепило Бикса, и, наверное, именно такие сочные губы, как у нее, заставляли восточных вельмож требовать, чтобы женщины прикрывали лица. Скользнув взглядом чуть выше, Бикс отметил острый вздернутый нос, бирюзовые глаза и копну черных вьющихся волос.

Вот так все и начинается: позывы либидо, затем первое свидание, ухаживание, лицемерные брачные клятвы, сопливые дети, обоюдная иллюзия постоянства, внебрачные связи (в основном с его стороны, но она наверняка тоже изменит пару раз в отместку) и развод как неизбежная развязка.

— Боюсь, что ваши старания обречены на провал, мисс Кац. — Бикс прошел к кофеварке, которую Мадж каким-то чудом не забыла включить, и наполнил свою чашку с надписью «Я пришел к выводу, что один человек может быть совершенно бесполезен для другого. Поль Сезанн». — Здесь вы работу не найдете.

Незваная гостья постучала по летающей тарелке своим длинным закругленным ногтем.

— Вы верите?

— Дверь там, милая.

— Нет, скажите, вы верите, что НЛО существуют?

Он глотнул кофе (пожалуй, единственное, что было стоящего в этом мире).

— На сегодняшний день — десять тысяч столкновений, но никто не удосужился прихватить у них какой-нибудь клочок с письменным доказательством или хоть одну паршивую блошку. Послушайте, наша газета — это вовсе не то, что вам нужно. У нас самая жесткая цензура. Мы — «Правда» этого полушария.

Недалеко от истины, подумал Бикс: как и советские газеты, абсурдность и приторность тоже должны были придерживаться партийной линии. Человек, побывавший в состоянии клинической смерти, должен говорить только о свете и ангелах, а если его рассказ будет серым или ужасающим, то он даже до стола редактора не дойдет.