Джеймс Морроу - Единородная дочь

Они зашли в какую-то забегаловку в китайском квартале, где, угрожая раздеться догола и устроить сцену, Феба раскрутила их на бутылку сливового ликера. Она выдула его в пять секунд и, схватив блинчик с мясом, посыпала его содержимым ближайшей пепельницы.

— Феба, нет!

Но она уже запихивала блинчик в рот.

— Ням, — сказала Феба, с усилием проглотив свой деликатес. Перепачканным пеплом языком она вытолкнула осиротевший бычок «Мальборо», этакая языческая пожирательница пепла, притворщица, изображающая раскаяние. — Ням-ням, — повторила она и тут же вырубилась.

Все смотрели на них. Сцену она все-таки устроила.

— Что теперь? — вздохнул Бикс.

— Я хочу забрать ее домой, — сказала Джули. — То есть я не хочу. Но…

— Это безумие.

— Я знаю. А что ты можешь предложить? Учитывая скромную плату, их неовикторианский дом в Повелтон-Виллидж — богемном анклаве на западном берегу Шуилкила, мирке кирпичных тротуаров, сонных кошек и гаражей с молодыми бородачами, превращающими горы смятого металла в произведения искусства, — так вот, этот дом казался просто огромным. Да, он был стар, наводнен тараканами, но зато был сказочно просторен и включал относительно свободную от посягательств насекомых гостиную. Они водрузили все еще находящуюся в бессознательном состоянии Фебу на кушетку и занялись тягостными приготовлениями. Забили окно деревянными планками, отодрав их от кровати, и убрали все, чем она могла воспользоваться себе во вред: портьерный шнур, настольную лампу, кран от батареи. Грядет война, чувствовала Джули. Им ничего не остается, как перепоясать чресла и начать рыть окопы.

— Может, позвоним этому психиатру? — спросил Бикс после того, как все приготовления были закончены.

Джули продела тесьму в ключ от гостиной.

— Я думаю, психиатр здесь не поможет, Бикс. — Она скорбно повесила ключ на шею, как медальон святого Христофора, как жернов, как тяжелое, изводящее безумие Фебы. — Я думаю, нас ждет война.

— Веселенький медовый месяц, — вздохнул Бикс.

Если бы Джули не довелось пожить во владениях Эндрю Вайверна, она могла бы назвать все, что происходило в течение последующих шести дней, адом. «Не жизнь, а мыльная опера», — стонала она. Войти в гостиную — «Вот, Феба, съешь цыпленка; давай, детка, я горшок вынесу» — означало нарваться на огненный смерч по имени Феба, обрушивавшийся на тебя, как демон-фашист, оставляющий синяки на лодыжках и выдирающий волосы. Война. Настоящая война с осадой, перестрелкой, воплями Фебы, а в промежутках уговорами Джули: «Феба, угомонись, Феба, возьми себя в руки». Словно эскимосы, у которых каждая разновидность снега имела свое название, Джули и Бикс классифицировали вопли подопечной. Они различались определенным тембром и продолжительностью. Был вопль, означавший отчаяние, вопль, сопровождавший ее мольбы о пиве и роме, вопль, подкреплявший требование вернуть ей «смит-вессон». У них в доме словно поселился вампир, жаждущий крови и ночью, и днем. Временами начинало казаться, что они перенеслись на Платформу Омега — последний причал погибших душ. де бы раздобыть серебряную пулю, что угодно, лишь бы упокоить Фебу-оборотня и самим избавиться от всей этой тягомотины. Временами они были готовы рассадить Фебе башку какой-нибудь тростью с серебряным набалдашником, следуя примеру Клода Рензи из любимого фильма Роджера Уорта «Человек-волк», который укокошил таким образом Лона Чейни.

На седьмой день Джули решительно подошла к двери Фебиной комнаты, оттянув ключ от гостиной, по-прежнему висевший у нее на шее.

— Феба. — Тесьма, словно пыточный железный ошейник, вдавилась в шею Джули. — Феба, ты меня слышишь?

— Я хочу выпить.

— Феба, у меня для тебя важная новость.

— Пива. Хотя бы один несчастный «Будвайзер».

— Это очень важно. Я видела твоих родителей.

— Ну да. Конечно. Мне шесть баночек, пожалуйста.

— Твоих маму и папу. Я их видела.

Тишина. Затем:

— Папу? Ты видела моего отца? Ни фига себе… Где?

Слава богу, подумала Джули, кажется, клюнула.

— Я тебе обязательно расскажу… при условии, что ты будешь ходить на собрания Анонимных Алкоголиков.

— Как там мама? А папа — он жив?

— Пообещай, что пойдешь на собрание Анонимных Алкоголиков.

— Анонимных ослов! — взвыла Феба. — Я ходила. Знаешь, что это такое? Кучка долбаных мужиков, заливающих о своих похождениях. И думать забудь. Что с мамой? Хоть это скажи.

— Дай слово, — стояла на своем Джули, — и мы поговорим о твоих родителях.

— Две рюмки в день, идет? А как папик выглядит? Он в Америке?

— Нуль рюмок в день.

— Врешь ты все! Никого ты не видела.

— Подумай над моим предложением.

Может, сыграла роль неделя вынужденной трезвости, а может, предложенная сделка показалась заманчивой. Но десять часов спустя Феба объявила, что видит свет в конце туннеля.

— Я решилась, Кац.

— Так-так. На что именно? — с готовностью отозвалась Джули.

— Правда решилась. Я теперь совсем другой человек. Так где мои родители?

— Ты меня любишь, Феба?

— Конечно, люблю. Где они?

— Обещай, что ради меня бросишь пить.

— Я же сказала, что стала другим человеком. Что я, совсем уже падла?

— Три месяца продержишься? — За это время, прикинула Джули, Феба окончательно придет в себя. — Сумеешь, точно?

— За кого ты меня принимаешь?

— Так значит, двенадцать недель.

— Как скажешь.

Двенадцать недель, а дальше? «Вот тебе правда, детка: твоих родителей убили. Мне очень жаль».

— Через двенадцать недель я все тебе расскажу.

— Идет. Отпирай эту гребаную дверь.

Совсем другой человек? Не очень-то убедительно. Хотя внешне все выглядело не так уж плохо. Феба вернулась в дом № 522 на Сорок третьей и преуспевала, подрабатывая одновременно в нескольких местах: официанткой в «Макдоналдсе», приемщицей в прачечной, подносчицей продуктовых сумок. Каждый день она звонила Джули.

— Трезвость — путь к лучшей жизни, Кац. — Голос Фебы был грустным, но ясным. — Кто трезвым встает, тому Бог подает.

— Продержишься?

— Руки трясутся. Во рту все время привкус гуталина. Конечно, продержусь, Киса. Вот увидишь!

По словам Бикса, преображение Фебы было чистым блефом, а эта их сделка — дешевым фарсом. Он твердил, что ее трезвость не прочнее яичной скорлупы. Джули не соглашалась: Бикс не знал Фебу так, как знала она. Он никогда не писал с ней с моста и не забрасывал демонстрантов дохлой рыбой. Любовь Джули и Фебы победит все! Она победит Курвуазье с Наполеоном, прикончит летучую мышь Баккарди, повергнет наземь вепря Гордона, сразит старика Гранд Дэда, Джека Дэниэлса, Джима Бима, Джони Уокера…

В день рождения Фебы Джули отравилась на Сорок третью улицу с бутылкой уэльского безалкогольного шампанского и огромным шоколадным тортом. «С третьей неделей выздоровления!» — вывел на глазури любезный кондитер.