Сэмуэль Шэм - Божий Дом

Я посмотрел на часы. Было уже два ночи четвертого июля. Вновь чувствуя гордость и уверенность в себе, я отправился в дежурку. Походка властителя. Я держал все под контролем. Я чувствовал себя интерном из книжки. Если бы!

Кровать в дежурке была не застелена, я сутки не переодевался, а Леви, студент, спал на верхней полке, но я настолько устал, что было плевать. Я летел к сновидениям, под пик-пик-пик мониторов и думал об остановках сердца, но, вспомнив все, что я об этом знаю, я начал думать о том, скольких вещей я не знаю. Я начал нервничать. Я не мог заснуть, так как в любую секунду меня могли вызвать на остановку, и что я буду делать? Я почувствовал толчок и увидел Молли. Она приложила палец к губам, призывая к молчанию, села на край моей кровати и сняла туфли, чулки и трусики. Она залезла под одеяло, пробормотав, что не хочет измять свою форму и села на меня сверху. Она начала расстегивать блузку, наклонилась и поцеловала меня, и я чувствовал запах ее духов, лаская аппетитную попку…

Кто-то постучал меня по плечу. Запах духов. Я повернулся и уставился прямо на бедра Молли, которая наклонилась, продолжая меня будить. Черт, то было сном, но это уже не сон. Сейчас все произойдет. Боже, неужели она собирается залезть ко мне в постель.

Я ошибся. Она пришла по поводу пациента. Одна из сердечниц Малыша Отто, которая отказывалась лежать спокойно. Пытаясь скрыть стояк, я неловко вышел в коридор, моргая от ламп дневного освещения, и пошел за упругой задницей в палату пациентки. Там нас ждал хаос. Мы увидели женщину, которая стремилась вниз, стоя абсолютно голой и матерясь на свое отражение в зеркале. Она схватила бутылку с внутривенным и, закричав: «Вот, вот эта старуха», бросила ее в свое отражение, разнесся зеркало на мелкие осколки. Увидев меня, она встала на колени и начала умолять: «Мистер, пожалуйста, не посылайте меня домой». Это было ужасно. От нее пахло мочой. Мы пытались ее успокоить, но пришлось привязать ее обратно к койке.

Это был лишь первый из серии салютов, которыми мы встретили День Независимости. Я позвонил Малышу Отто, чтобы доложить о статусе его пациентки, за что он накричал на меня и обвинил меня в том, что я будоражу его пациентку. «Она замечательная женщина, а ты ее, видимо, раздражаешь своим ненужным вниманием. Оставь ее в покое!» Тут же двери лифта открылись, и я увидел Глотай Мою Пыль и его студента, которые толкали каталку с человекообразной оболочкой. Это был скелетообразный человечек, с чем-то красным и узловатым, выпирающим из черепа. Он сидел, окоченев, как труп и причитал:

РУГАЛА РУГАЛА РУГАЛА РУГГ.

РУГАЛА РУГАЛА РУГАЛА РУГГ.

— Это — мое четвертое поступление. Значит, ты следующий. Видел бы ты, что они готовят для тебя в приемнике! [61] Система подсчета новых поступлений очень сложна и зависит от множества факторов, включая положение Сатурна по отношению к Млечному Пути. Обычно, дежурит старший резидент и два интерна. Старший решает, кому, что достается.

Следующий! Не может быть. Я поскорее отправился хоть чуть-чуть поспать, но вскоре проснулся от дикой боли в пальце. Я заорал, Леви спрыгнул с верхней койки, и Молли вбежала в дежурку, опять продемонстрировав свои бедра.

— Меня что-то укусило! — заорал я.

— Честное слово, доктор Баш, это не я! — тут же сказал Леви. — Клянусь, не я.

Мой палец начал опухать. Боль была невыносимой!

— Я в любом случае собиралась тебе звонить, — сказала Молли. — Тебя ждет новое поступление в приемнике.

— Боже. Я не вынесу еще одного гомера.

— Не гомер. Ему пятьдесят, и он болен. И тоже доктор.

Борясь с паникой, я отправился в приемник. Я прочитал в истории: доктор Сандерс, пятьдесят один, черный. Сотрудник Божьего Дома. В анамнезе — опухоли слюнной железы и гипофиза с дикими осложнениями. Поступил с болью в груди, потерей веса, сонливостью, затрудненным дыханием. Позвонить Толстяку? Нет. Я сначала осмотрю его. Я зашел в палату.

Доктор Сандерс лежал плашмя на каталке, чернокожий, казавшийся лет на двадцать старше своего возраста. Он попытался протянуть мне руку, но, оказалось, что он слишком слаб даже для этого. Я взял его за руку и представился.

— Рад видеть вас своим доктором, — ответил он.

Растроганный его беспомощностью, все еще держа его руку в своей, я попросил:

— Расскажите, что произошло?

Он начал рассказывать. Вначале, я нервничал так, что не мог даже вслушаться. Почувствовав это, он сказал: «Не волнуйся. У тебя все получится. Забудь, что я доктор. Я доверяю тебе полностью. Я когда-то был на твоем месте. Первый черный доктор в госпитале. Тогда они называли нас «Нигро».

Постепенно, вспоминая все, чему меня научил Толстяк, я почувствовал себя немного более уверенным, полностью сосредоточенным, заинтересованным. Он мне нравился. Он доверил мне свое лечение, и я сделаю все, что смогу. На рентгене я увидел выпот в плевральной полости, и я знал, что мне нужно это дренировать и узнать, что это из себя представляет. Я позвонил Толстяку. Сопоставив все результаты, я понял, что наиболее вероятный диагноз — метастазирующая опухоль. Меня затошнило. Толстяк вкатился в комнату в своем зеленом хирургическом костюме и, буквально, парой фраз установил доверительные отношения с доктором Сандерсом. Тепло напомнило комнату, доверие, мольба о помощи, обещание попытаться. Это было то, чем медицина должна была быть. Я дренировал плевральный выпот. После практики, полученной от Анны О. это казалось ерундой. Толстяк был прав: ты тренируешься на гомерах и, когда нужно, знаешь, что делать. И еще я понял, что Слерперы Дома терпели Толстяка за то, что он был прекрасным врачом. Полная противоположность Поцеля. Я закончил процедуру и доктор Сандерс, которому стало легче дышать, сказал:

— Не забудь мне сообщить о результатах анализа. Чтобы они не показали.

— Что-то станет известно лишь через пару дней, — сказал я.

— Вот через пару дней и узнаем. Если там злокачественные клетки, мне нужно уладить некоторые дела. У меня брат в Западной Вирджинии, отец оставил нам участок земли. Я все откладывал поездку на рыбалку, слишком долго откладывал.

Я чувствовал озноб, пробегающий по моему позвоночнику, когда я подумал о диагнозе, который я нес в пробирках в лабораторию. Я услышал вопрос Толстяка:

— Ты видел его лицо?

— А что с ним?

— Это лицо покойника. Запомни. Спокойной ночи.

— Подожди. Я кое-что понял. Они дают тебе делать то, что ты делаешь, потому что ты хорош.

— Хорош?! Нет, не просто хорош. Велик. Спокойной ночи.

Я доставил доктора Сандерса в палату и попытался вновь уснуть, хотя рассвет уже отодвигал душную ночь. Безумцы из хирургии уже начинали утренний обход, [62] Обычно в 4:30–5:00, чтобы в 7 утра быть в операционной. готовясь заняться достойными делами, вроде пришивания оторванных рук, а первая смена уборщиков, напевая, расходилась по коридорам Дома. Я натянул носки и отправился на обход с карточками три на пять. Я почувствовал себя таким же, как эти носки, измочаленным, потным, вонючим, тем, что носили на день дольше, чем должны были. После обхода все стало расплываться и, к обеду, я настолько отупел, что Чак и Потс притащили меня в кафетерий, подвели к стойкам с едой, но все, что я смог взять, был огромный стакан кофе со льдом. [63] Кофе по-резидентски. Я был настолько разболтан, что, пытаясь сесть, я ударился ногой о столик, споткнулся и расплескал кофе по всему халату. [64] Большинство резидентских халатов носят несмываемые пятна от подобных происшествий. Холодный кофе стекал на мои брюки, и это было приятно. После обеда Легго проводил шефский обход с нашей командой. Он прошел по коридору в своем длиннющем халате и со стетоскопом, исчезающим в неизвестности брюк, напевая «Ромашка, ромашка, ответь мнееее…» Когда он осматривал пациента, я боролся с искушением толкнуть в него Леви и посмотреть, как они оба свалятся на пациента, гомера, которого надо спасти любой ценой. Я фантазировал, что Легго расшифровывается, как «Отпусти моих гомеров», [65] Leggo = Let my gomers go. и я видел Легго, уводящего толпу гомеров из спокойного мира смерти к ужасу искусственно продленной и полной страданий жизни, через Синай, собирая по пути манну и напевая: «Ромашка, ромашка, ответь мнееее.»..