Сэмуэль Шэм - Божий Дом

Хаос. Расплывчатое расплывание. Я думал, что не доживу до конца рабочего дня. Медсестра сообщила, что пациентка-итальянка по прозвищу Бум-Бум, без каких бы то ни было заболеваний сердца, жалуется на боль в груди. Я зашел в палату, где семья из восьми человек, перебивая друг друга, болтала по-итальянски. Я проверил электрокардиограмму, которая не показала никаких изменений, а потом решил повеселить публику и продемонстрировать трюк Толстяка с техникой перевернутого стетоскопа. Я прокричал: «Улитка, прием, прием, улитка, как слышно?». Бум-Бум открыла глаза, заверещала, подпрыгнула, схватившись за грудь по всем законам сердечного приступа, посинела и перестала дышать. Я сообразил, что мы с восемью итальянцами стали свидетелями остановки сердца. Я со всей силы ударил Бум-Бум в центр груди, что привело к еще одному крику, означающему жизнь. Попытавшись заверить семейство, что такая ситуация была нормальной, я выставил их за дверь и объявил код «Остановка Сердца». [66] Обычно, называется «код Blue», на который, по правилам, должно прибывать несколько человек, врачей и медсестер, но в реальности действо похоже на фильмы Цукера-Абрахамса-Цукера, когда на месте событий появляются нелепые и случайные персонажи, вроде бейсболиста или священника. Обычно, заканчивается гомеризацией пациента. Если, конечно, вызов кода не спровоцирован глубоким сном пациента, который просыпается от сокрушающего ребра закрытого массажа сердца или от дозы адреналина. Первым появился мексиканец-уборщик, несущий зачем-то букет лилий. Затем прибежал анестезиолог-пакистанец. Мои уши до сих пор звенели от криков итальянского семейства, и я чувствовал себя на заседании Лиги Наций. Прибыли и другие, но Бум-Бум уже была в порядке. Глядя на ее ЭКГ, Толстяк заметил: «Поздравляю, Рой, это главный день в жизни Бум-Бум. Она наконец-то получила реальный инфаркт».

Я попытался убедить резидента из интенсивной терапии взять пациентку, но, взглянув на нее, он сказал: «Ты что, всерьез?». СПИХ не удался. Обреченно, стараясь не попасться на глаза итальянскому семейству, я брел по коридору. Толстяк поделился со мной ценным ЗАКОНОМ НОМЕР ВОСЕМЬ: «ОНИ ВСЕГДА МОГУТ ПОВРЕДИТЬ ТЕБЕ СИЛЬНЕЕ». Я закончил всю работу и, шатаясь, позвонил Потсу, чтобы оставить своих пациентов на него. Я спросил, как у него дела.

— Плохо. Ина в воинственном настроении, ворует туфли и мочится в них. Не стоило давать ей валиум. Я думал, она станет менее злобной. Работало у Ранта, так что я решил, почему бы и нет. Она стала еще хуже! [67] Бензодиазепины у слабоумных пациентов вызывают интересные и непредсказуемые реакции. От трехдневного сна до состояния, когда они готовы бежать марафон. Помимо непредсказуемости, эффект, обычно, ровно противоположный желаемому.

Бредя с Толстяком к лифту, я сказал:

— Ты знаешь, кажется эти гомеры хотят меня уничтожить.

— Конечно, хотят. Они хотят уничтожить любого.

— Но почему? Я никогда не делал им ничего плохого и, вот, они пытаются уничтожить меня!

— Именно. Это и есть медицина.

— Ты — псих.

— Ты должен быть психом, чтобы этим заниматься.

— Но если в этом нет ничего больше, я не могу продолжать.

— Конечно, можешь. Похерь свои иллюзии, и мир придет к твоим дверям.

И вот он ушел. Я подождал Бэрри, которая подобрала меня от входа в Дом. При виде меня ее лицо искривилось от отвращения.

— Рой, ты зеленый! Фу! Зеленый и вонючий. Что случилось?

— Они уделали меня.

— Уделали?

— Да. Они меня уничтожили!

— Кто они?

— Гомеры. Но Толстяк сказал, что они сделают это с любым и, что это и есть современная медицина. Так что я не буду об этом думать, и мир придет к моей двери.

— Звучит бредово.

— Я сказал то же самое, но сейчас уже не уверен.

— Я могу помочь тебе почувствовать себя лучше.

— Просто укутай меня!

— Что?

— Просто уложи меня в кровать и укутай.

— Но, сегодня же твой день рождения! Забыл? Мы идем в ресторан.

— Забыл.

— Твой собственный день рождения, и ты забыл!

— Да, я забыл. Я зеленый и вонючий, так что просто укутай меня.

И она укутала меня. Даже таким, зеленым и вонючим, она сказала, что любит меня, и я сказал, что люблю ее, но это было ложью, так как они что-то во мне уничтожили, и это что-то отвечало за мою способность любить, и я уснул еще до того, как она вышла, прикрыв дверь.

Телефон трезвонил и из него донеслось дуэтом: «С днем рождения тебя, с днем рождения тебя, с днем рождения, дорогой Рооой, с днем рождения тебя». Мой день рождения, забытый, вспомненный и вновь забытый. Мои родители. Отец сказал: «Я надеюсь ты не слишком устал, это так здорово вести своих пациентов», — и я знал, что он считает современную медицину величайшим изобретением со времен высокоскоростного зубного сверла и, повесив трубку, я подумал о докторе Сандерсе, который умрет, и о гомерах, которые будут жить вечно, и я пытался понять, что было иллюзией, а что — реальностью. Я ожидал так же, как в книге «Как я спас мир, не запачкав халата», излечений, спасений жизни в последнюю секунду, но все, что я видел — сломанный южанин, который сражался со злобной гомерессой в шлеме футбольной команды, и постоянные напоминания толстого волшебника, который был прекрасным доктором, а также чем-то фантасмагоричным, сумасшедшим, о том, что основа современной медицины это ЛАТАНИЕ историй и СПИХИВАНИЕ пациентов. Да, у меня было чувство уверенности в отделении днем и в приемнике ночью, но также было и чувство непередаваемой беспомощности перед гомерами и несчастными неизлечимыми молодыми. Конечно, были и чистые белые халаты, и белизна Поцелевского континенталя, но халаты были запачканы рвотой, мочой, и дерьмом гомеров, а грязные простыни были населены жуками, бросающимися на палец или на глаз, а Поцель был, попросту, мудак. Через несколько месяцев доктор Сандерс умрет. Если бы я знал, что умру через несколько месяцев, стал бы я тратить свое время на это? Ни за что! Мое здоровое смертное тело, моя искалеченная жизнь. Ожидание аневризмы, лопнувшей на первой базе и залившей кровью все высшие функции мозга, иссушив его. И теперь у меня не было выхода. Я стал терном, вонючим терном, в зеленом доме, в Божьем Доме.

По истечении трех недель Толстяка СПИХНУЛИ из Божьего Дома в окрестную городскую больницу, которую он назвал «Гора Святого Нигде». [68] «The Mt. St. Elsewhere». Обычное дело. Резидента из крутой академической больницы посылают в локальные маленькие больнички, где они могут одарить местных резидентов своим величием, снобизмом и презрением. Он оставался моим резидентом каждую третью ночь, на дежурствах, но новый резидент, женщина по имени Джо, чей папа только что разбился насмерть, спрыгнув с моста, будет работать в отделениях. Как и многие врачи, Джо оказалась жертвой собственного успеха. Худая, невысокая и жилистая, прямая и жесткая, подростком она игнорировала попытки матери вывести ее в свет и вместо этого изучала биологию, вскрывая крыс вместо посещения званых вечеров. Она стала жертвой успеха, разобравшись со своим братцем, когда ее приняли в Рэдклиф, а его, по футбольной стипендии, в какую-то пивную помойку на Среднем Западе, где он и был тромбонистом в парадном оркестре. Ее академические успехи улучшались во время колледжа: она была принята в ЛМИ, едва достигнув половой зрелости. Ее успех притормозился, да и то лишь слегка, святым, как Америка, материнским нервным срывом, который и превратил в конце концов ее папашу в мертвую желеобразную массу. Этот срыв улучшил ее медицинские достижения, как будто, выполнив идеальное обследование прямой кишки, она могла нащупать психологическую опухоль своей семьи. И вот, Джо появилась в Божьем Доме и стала наиболее безжалостным в конкуренции резидентом.