Фрэнк Харди - Власть без славы. Книга 2

Как бескорыстно любит его Гарриет! Когда он сказал ей, что они больше не должны любить друг друга, что они могут быть только друзьями, на глаза ее навернулись слезы, но она тотчас же взяла себя в руки и заставила себя улыбнуться.

С тех пор прошло уже четыре года, и они больше не заговаривали об этом. Они часто встречались на собраниях и митингах, и каждый раз в предвыборную кампанию Гарриет неутомимо помогала ему, и, как ни странно, они еще больше привязались друг к другу. Он объяснял это тем, что к их отношениям не примешивалась более физическая страсть.

За время болезни он не виделся с нею. Но, вернувшись после выздоровления в парламент, он нашел несколько писем от нее. Он ответил ей и назначил свидание в Мельбурне, в их любимом китайском ресторане.

Они встретились у входа. В сорок пять лет Гарриет все еще была изящна и привлекательна. Увидев, как он идет, прихрамывая, тяжело опираясь на трость, она подбежала к нему и воскликнула: — Ох, Фрэнк, я вижу, ты был очень болен. Дай я помогу тебе. Ты так осунулся. За тобой плохо смотрят.

— Ничего, я чувствую себя не так плохо, — ответил он. — Марта очень заботится обо мне, а иногда приходит сиделка. У меня ведь артрит, и я старею. Поседел весь, — он приподнял шляпу. — К вашему сведению, сударыня, мне уже пятьдесят семь лет.

После этой встречи он виделся с ней только на собраниях и во время последней предвыборной кампании, и все же он знал, что она сдержит свое слово — никогда не выйдет замуж, никого не полюбит, кроме него. Она жила с родителями и служила в какой-то конторе. Все свободное время она отдавала работе в лейбористской организации его избирательного округа и благотворительной деятельности в больничных и других комиссиях. Он всегда чувствовал, что она где-то рядом, что он дорог ей, — и знал, что она понимает это.

После поездки в Новую Гвинею здоровье его заметно поправилось. О болезни напоминали лишь распухшие суставы, которые ныли при перемене погоды. Он мог свободно двигаться и сохранил былую живость ума.

Но сейчас все личные дела надо отодвинуть на задний план. Ему предстоит борьба, и впервые за много лет у него есть желание бороться.

Бар начал заполняться корреспондентами и членами лейбористской фракции. Эштон переходил от группы к группе, заговаривая то с одним, то с другим, стараясь прощупать настроение. Многие уклонялись от прямого ответа, поспешно меняли тему разговора и отходили к стойке. Люди, всего несколько дней назад обещавшие поддержать его, теперь отмалчивались. Что-то неладно! Он заметил, как вошел Тед Тэргуд, но быстро повернул обратно.

Когда собрание началось, Эштон попросил слова. Атмосфера была напряженная, как будто здесь собрались враги, а не члены одной партии.

Чтобы добиться победы, он призвал на помощь все свое красноречие. Временами ему казалось, что большинство на его стороне.

— Пока мы здесь совещаемся, почти четыреста тысяч австралийских рабочих бродят в поисках работы. С каждым днем положение рабочих ухудшается. Тем, кто работает, урезают заработок. В стране царят нищета и отчаяние. Рабочие поставили нас у власти, чтобы мы избавили их от бедствий. Неужели мы предадим их?

Так он начал и говорил долго, пламенно, страстно. Одни слушали его внимательно, другие беспокойно двигались на своих местах, словно им было не по себе.

— Политика лейбористов безрассудна, — убеждал Фрэнк Эштон. — Одних таможенных рогаток мало. Не прошло и нескольких недель, и миф о спасительности новых тарифов рассеялся как дым.

— Наша цель — социализация, а мы стыдимся ее. Наша программа требует национализировать банки, вырвать из рук капиталистов власть над финансами страны, организовать кредит и вывести Австралию из нынешнего страшного кризиса. Враждебный нам сенат, отстаивая интересы крупного капитала, будет отвергать все наши важнейшие законопроекты. Сломим же власть капитала в сенате! Назначим новые выборы, и народ даст нам большинство в обеих палатах. Мы победим! Наша победа на выборах в штате Виктория в прошлом месяце ясно показала, что рабочие по-прежнему идут за нами.

— Политика — это война, — воскликнул он. — И на войне нужно захватить инициативу и удержать ее. Инициатива в наших руках. Давайте сокрушим шаткую сторону противника. Сейчас мы можем завоевать большинство в сенате. Может быть, позже мы не сумеем этого сделать, ибо, видя, что мы бессильны помочь ему, народ может отвернуться от нас.

Так он доказывал и убеждал с горячностью человека, знающего, что если ему не поверят, наступит катастрофа.

— Судьба рабочего движения в Австралии, и благополучие рабочих зависят от решения, которое вы примете сегодня, — сказал он в заключение. — Товарищи, я призываю каждого из вас забыть свои личные интересы, думать только о трудящихся нашей страны. Из глубины нищеты и отчаяния они обращают свои взоры к нам в надежде, что мы не предадим их. Тени первых борцов за рабочее дело взывают к нам сейчас. Труженики в замасленных комбинезонах, женщины с бледными, измученными лицами ждут нашего слова. Сегодня здесь решается наша судьба. Исполним же свой долг!

Он сел, и в зале наступила тягостная тишина. Никто не аплодировал, никто не проронил ни слова, не кашлянул и даже не закурил.

Эштон отбросил седые кудри со лба и ждал — выпрямившись, упрямо выставив подбородок, сложив руки на коленях.

Наконец председатель пришел в себя. — Прошу желающих высказаться.

Все выступавшие обходили существо вопроса, приводили различные отговорки и под конец в более или менее замаскированной форме возражали против проведения новых выборов. Один из новых членов парламента заявил, что истратил все до последнего шиллинга на предыдущую избирательную кампанию и так скоро не сможет проводить новую. Другой оратор сказал, что, оставшись у власти, лейбористы смогут по крайней мере положить конец сокращению заработной платы.

Фрэнк Эштон слушал, и в душе его поднимались гнев и презрение. Почему молчат Саммерс, Тэргуд и другие министры? Они выставили вперед фигуры помельче, но все это — их рук дело.

Не иначе как тут поработали католики. Все католики против него. Ясное дело, Мэлон или какой-нибудь другой архиепископ побывал у Саммерса. Для Джимми церковь превыше всего, Эштону это давно известно. Однажды он спросил Саммерса: — Если бы вам пришлось выбирать между верностью партии и церкви, как бы вы решили?

— Я надеюсь, что мне никогда не придется делать такой выбор, — ответил Саммерс. «Ну, так ты его теперь сделал, Джим, — думал Эштон, — ты предал партию!»

Но Фрэнк Эштон знал — это предательство объясняется не только тем, что католическое духовенство настроено против социализации. Он был вынужден признать, что причиной была слабость, продажность и отсутствие единой политики в лейбористской партии. Эти люди — не социалисты. Они просто политиканы, многие из них впервые купаются в лучах славы и власти и смотрят на политику как на средство сделать карьеру. Они твердо решили не рисковать своим положением и не проводить досрочных выборов.