Игорь Андреев - Что там впереди, за поворотом?

– Действительно. Ты что летом делал?

– Америку открывал.

– И открыл?

– Нет. Я у заветного камня, что на развилке трёх дорог стоит, не по той дороге пошёл.

– По той, где царь-девицу найдёшь?

– Себя потеряешь.

– Саша, а Татьяна Ларина права была, что первая Онегину в любви призналась?

– Безусловно.

– Нет, Сашок. Потому что, согласно логике, мужчина, услышав это признание, имеет право взять женщину за руку и привести к себе домой. Только это ещё не значит, что он оставит эту женщину в своем доме навсегда... Воды хочешь? А я хочу. Пошли на кухню.

Пошли. Я налил стакан воды, подал Кате. Она взяла его и поставила на стол. Потом плотно закрыла кухонную дверь, прислонила меня к ней и, уткнувшись лбом в мою грудь, тихо сказала:

– Хочешь, после того, как мы уйдём, я вернусь?

Я беру в горсть пучок её волос на затылке и очень осторожно тяну его вниз. Заглядываю Кате в лицо. Оно пылает, глаза закрыты. Я тихонько целую Катю в губы и шепчу:

– Хохлушка, ты совсем пьяная.

И тут в прихожей раздается беспорядочный звонок.

Я бросаюсь к двери. Открываю. Передо мной стоит плачущая Лена, повторяя одно слово:

– Димка... Димка... Димка...

КАК НЕ СТАЛО ДИМКИ

Он мечтал нарисовать «Ночь под Ивана Купала» и расписать церковь. Первую мечту он выполнил. На осенней районной художественной выставке гвоздём экспозиции была Димкина «Ночь». Вторую мечту он выполнить не смог...

Около Юркина Димка обогнал трейлер, и тут же в лобовое стекло его «Москвича» врезалась какая-то птица. Димка резко затормозил. Машину занесло. Она стала поперёк шоссе. Трейлер смахнул »Москвич», словно мячик, в кювет...

В вестибюле больницы я встретил Марию Тимофеевну и Лену. Мать Димки была подозрительно спокойна, поздоровалась со мной рассеяно и опять принялась что-то вполголоса объяснять Лене. А на ту смотреть было страшно. Лицо в красных пятнах, губы лиловые, заплаканные глаза ничего не видят. Я испугался подойти к ним.

Дежурная медсестра стала спрашивать меня, кто я, откуда, к кому, зачем. К счастью, за стеклянной дверью я увидел Марту. Постучал пальцем по стеклу. Она заметила меня. Вышла. Я в первый раз видел её в белом халате и белой шапочке, а лицо... Я почувствовал себя маленьким, и что Марта сейчас мне совсем чужой человек. Глядя снизу вверх, она строго спросила:

– Ты чего тут? А... Пошли... – и повела меня к гардеробу.

– Выдайте ему, пожалуйста, халат.

Халат где-то треснул. Марта помогла мне расправить складки и проворчала:

– Вымахал дяденька.

Прошла со мной за стеклянную дверь. Проводила до Димкиной палаты и попросила:

– Саша, только недолго.

– Плохо?

– Сам увидишь.

Димка улыбнулся и осторожно постучал пальцами по одеялу. Я понял. Сел на белую, игрушечную скамейку около кровати. Молча развернул тонкий, но дорогой журнал и показал цветную вкладку «Ночи под Ивана Купала». Димка хитро подмигнул мне и совсем обыкновенным голосом сказал:

– Девятый. Но ты не волнуйся, первый автограф твой. Сваливай в кучу, – и он показал глазами на тумбочку, на которой лежала стопка таких же журналов.

– Ты чего, вороны испугался? – спросил я.

– Сумасшедших все боятся… Саша, ты уж извини, я сейчас быстро говорить не могу, я с остановками...

– Вообще молчи, я говорить буду...

Димка покачал головой.

– Вообще-то всё в порядке. Распороли меня, всё собрали и зашили. Теперь самое страшное позади. Ленку видел?

– Видел.

– Вот бабы, говорю, самое страшное позади.

– Слабый пол.

– Слабый. А на свет божий таких дубов, как мы с тобой, выдают. Подожди...

– Ничего, ничего... Я сейчас уйду.

Димка опять задумчиво покачал головой.

– Успеем наговориться. Я сегодня к тебе в разведку пришёл, думаю, узнаю сам, что к чему. А завтра или когда можно к тебе будет, посижу подольше,

Димка лежит и смотрит на меня. Лицо спокойное. Только под одеялом Димка очень толстый. Он вдруг начинает говорить торопясь:

– Помнишь, Сашка, ты всегда смеялся, мол, куда это люди спешат, мол, эта спешка не доведёт до добра. А оказывается, спешить надо, потому что люди боятся, что всё, что хотят и могут сделать они, сделают другие, а кому хочется быть просто наблюдателем? Зрители бывают только в кино, а в жизни зрителей нет... И потому... Съезди туда... к ней... к девочке этой... конечно, если она необходима тебе... Только жалеть её не надо, она, жалость эта, ей страшнее позора. А мы только и умеем по голове гладить да нос платком утирать. Жалеть труднее, чем ненавидеть... Плюнь на всё: судилась – не судилась. Хорошие люди поймут, а плохие в глаза никогда ничего не скажут, потому что боятся. Ну что молчишь? Это и есть все три выхода..,

И я рассказал о свидании с Таней.

Думал, приеду к ней, поговорим по душам и уеду – всё очень просто. Приехал. Авторитетные товарищи удивились моей наивности и добродушно напомнили время отправления ближайшего автобуса. Я вернулся ни с чем. Но не растерялся.

Впервые в жизни я вспомнил хорошую пробивную систему – «знакомство», когда-то она называлась «блат». Но я решил: к чёрту принципы. Подключил двух бывших своих одноклассников, сейчас юристов, а также начальника милиции нашего города – папашу моей ученицы. Но самая беспокойная и черновая работа легла на мои плечи. Я ездил в тот город и другие места. Говорил с суровыми и вежливыми товарищами, подписывал одни и собирал подписи под другими бумажками…

И вот я в комнате. У одной стены, во всю длину, скамейка, похожая на вокзальную. На скамейке сижу я. Напротив – канцелярский стол. За ним пожилая седая женщина, усталое доброе лицо. Женщина что-то пишет. Слева - два окна. На них фигурные решётки: полукольца, через которые снизу вверх проходят лучи. Даже здесь дизайн! Справа – обитая дерматином дверь. За моей спиной, за стеной, мягко стучит машинка. Женщина смотрит на часы, двумя пальцами устало вытирает глаза от висков к переносице и начинает равнодушно объяснять, что можно, что нельзя, что продолжительность свидания – час, почему – час.

– А вот оставить вас наедине не могу,– добавляет она, словно извиняясь.

И тут вошла Таня.

– Здравствуйте, – тихо сказала она.

Женщина ответила ей кивком головы, показала рукой на меня и снова обратилась к своим бумагам. Таня села на противоположном конце скамейки, села, опустив лицо, зажав руки между колен. Скромная провинившаяся девочка. Я кашлянул и сказал почему-то торжественно:

– Таня, у нас – час.

– Я знаю, – глухо ответила она, глядя в пол.

– Танюша, видишь ли... я вот приехал... узнать приехал...

– Я знаю… как я здесь живу? Я здесь хорошо живу.

– Я не об этом.

Таня выпрямляется и медленно поворачивает ко мне лицо. Глаза огромные. А ресницы, как оправа, не дают выкатиться слезам, и говорит Таня тихо, вполголоса с придыханием: