Игорь Андреев - Что там впереди, за поворотом?

– Марта Владимировна, а что у меня в правом кармане? Отгадаете – в окно бутылку выброшу.

– Два билета на семичасовой сеанс...

– Саша, не плачь, – сказал поражённый Димка и направился в окну. Марта удержала его за рукав:

– Ладно, не выбрасывай. Пейте, только поаккуратнее... А с билетами очень просто. Ты от касс кинотеатра выходил с какой-то приятной блондинкой.

«Ленка», – догадался я.

Марта попрощалась. Я вышел её проводить. Ожидая, когда поднимется кабина лифта, Марта серьёзно сказала:

– Не забывай, о чём мы говорили.

Когда я вернулся в комнату, Димка сидел на подоконнике и курил, пуская дым на улицу. Я достал рюмки. Выпили. Включил приёмник. Нашёл тридцать первую волну. Играл оркестр Рея Кониффа. В самый раз.

- Ты чего? – спросил Димка.

– Наливай по новой.

– В миноре, значит. Я тоже.

Помолчали.

Строит, строит человек красивую башню из своих идей. Вдруг приходит Марта, и башня рушится. А ты думай: то ли жидковата башня оказалась, то ли Марта просто тебя обидела. Марта умная. Что ни слово – айсберг. Одна пятая сверкающей, грозной льдины на поверхности, а четыре пятых надо ещё рассмотреть. И очень надо рассмотреть.

– Димка, в последнее время мне стало казаться, что я шёл вперёд так тихо, что не заметил, как остановился.

– А я, Сашка, картину начал. Вернее, видеть её стал... Ночь под Ивана Купала... Чаща леса. Таинственный свет распустившегося цветка папоротника. Узкий серпик месяца. Зелёные глаза филина... Я её быстро сделаю, эту картину. Говорят, кто увидит цветок папоротника, может стать невидимкой, счастье и удача будут сопутствовать тому человеку всегда и всюду. Но никто никогда так и не видел этот цветок... А должны увидеть. Пусть все увидят...

– Я с сегодняшнего дня в отпуске... Не поеду в лагерь. Заберусь куда-нибудь в глушь, поставлю палатку. Побуду один, подумаю о житье-бытье.

– Я всегда мечтал церковь расписать. Вот и случай подвернулся. В Раменках какие-то шабашники церковь ремонтируют. Ко мне уже два раза приезжали. Я согласился. И священник благословил.

– Мешок для денег сшил?

– Дурак ты. В той церкви одна стена совсем пустая, целая стена. Вот и узнают, что есть я. Правда, рискованно. Узнают – прощай диплом.

– Постарайся. Когда-нибудь появится у тебя наследник, повезёшь в ту церковь крестить.

– Крестить, говорят, нельзя.

– Ну, раз говорят, не будешь.

– Я ведь к тебе от Ленки.

– Как она там?

– Плачет.

– Это Ленка-то?

– Родители категорически запретили ей со мной встречаться. Я ведь женат был. Говорят – это плохо.

– Да что ты заладил «говорят, говорят». Она плачет, а ты-то что?

– Я? Ищу три выхода, – грустно ответил Димка.

Ушёл он во втором часу ночи.

РАЗГОВОР, КОТОРОГО Я НЕ СЛЫШАЛ

– Не реви. И твой звонок прозвенит...

– Через год, а ты завтра на волю, счастливая.

– Ха, счастливая! Как бы не так. Мне кажется, с завтрашнего дня и начнутся настоящие несчастья. В паспорте кляксу поставят – на всю жизнь. Анкету какую подкинут, а в ней графа «Имели ли судимость». А потом доказывай, какая ты хорошая. Нет. Теперь удобной дороги нам в жизни не будет – это и тебя касается, и всех девиц наших – по хорошей дороге хорошие люди идут, мы теперь будем с ними рядом шагать, да не вместе.

– Напрасно ты так. Должны же люди понять нас.

– А они и поймут, каждый на свой аршин. Душевно поинтересуются, как и что. Но наши истории – как похабные открытки: и посмотреть хочется, и прячешь подальше. Отец написал мне: «Когда вернёшься, сто рублей дам, и езжай, дочка, на все четыре стороны, рождайся заново. Станешь человеком, знай – мать и я простим тебе наши седые волосы. Опять в болото залезешь – помогу утонуть».

– А ещё отцом называется.

– Он старик правильный. Со мной как с бабой разговаривает, слюни не распускает. Если бы он тогда не уехал в командировку, знаю, я бы сюда не попала. Говорят, рожать трудно, а рождаться заново, наверно, еще трудней… Попробуем... Как там теперь? Мини, макси, брюки, как танцуют....

– Ты думай о том, как люди живут.

– Как живут, знаю – работают... Это я о праздниках.

– Я не хотела тебе говорить... Ты уйдёшь, и я за тобой, и не через год, а дней через пять.

– В бега? Дура, добавят!

– Знаю. Я потом, может быть, и пять лет здесь вытерплю, но сейчас мне нужно денька два на жизнь посмотреть. Ой, как нужно! Просто посмотреть. А иначе я с ума сойду или...

– Тоже мне князь Игорь нашёлся, «о дайте, дайте мне свободу!» Придёт время, дадут, не бойся, не забудут. А как же все наши девки? Сидят и не чирикают, в календариках денёчки зачеркивают. А ты? Из-за двух-то дней – ещё года два трубить. Если сама вернёшься, то ещё ничего, но уж если поймают...

– Слабо. Я всё до мелочей продумала. Спасибо колонии, у нас ведь тут одна свобода – думать. На воле-то всё некогда думать было.

– А шмотки? Деньги?

– Один человек всё устроит. Он для меня в доску расшибётся, тем более, ему опасаться нечего, я его никогда не заложу, да и риска у него – ноль процентов. В город не пойду, а в лесу документы не нужны. Сейчас лето. Везде отдыхающие. Подвалю к какой-нибудь компании. Сами пристанут.

– Да, таких девочек поискать. Только зека из тебя так и прёт. Ты поглупей мужиков ищи, а там… по обстановке...

– Умных мужиков на Клязьме нет. У них дел много, им рыбу ловить некогда. И бабы у них надёжные – далеко от себя не отпустят. Тут одни бездельники. Я им как подарочек... Ты чего? Ты чего плачешь-то?

– Дура, как бы врезала сейчас тебе... Зачем ты так?... Знаешь, что не предам, а мне каково? Выходит, добавят тебе не без моей помощи... А что я сделаю? Ты, как лавина, пошла – разве остановишь...

ПОРА В ПУТЬ–ДОРОГУ

Четыре года подряд я уезжал на всё лето работать в пионерский лагерь. Убивал я сразу двух зайцев: на какое-то время забывал суету и скуку города, во-вторых, осенью на моей сберкнижке прибавлялась хорошая сумма прописью.

В лагере я познакомился со Степанычем, ночным сторожем, и за четыре года сошёлся с ним довольно близко. Познакомились мы на спортивной почве, точнее на шахматах.

Каждый вечер, когда мой отряд уже спал, а вожатая где-то влюблялась, Степаныч заканчивал первый обход территории и заглядывал в мою дачку.

– Ну что, Николаич, сразимся? – спрашивал он.

Я молча показывал на столик с шахматной доской и расставленными на ней фигурами.

Честно признаться, мы были игроками не высшего класса и даже не среднего, а так – первоклашки. Не зная никаких тактических и стратегических уловок, мы одерживали победы, когда у кого-нибудь оставался король с парой пешек. Обычно мы играли не более трёх партий.

После матча шахматы убирались. Степаныч отправлялся на второй обход, а я ждал его, сидя на ступеньках крыльца дачки. Степаныч возвращался, и начиналось самое интересное, его воспоминания о «мирном времени». Когда было это «мирное время», я так и не понял, зато узнал, что тогда происходили такие фантастические истории, до которых было далеко сказкам Эдгара По. Мою недоверчивую улыбку в адрес этих событий Степаныч объяснял так: «Раньше привидений, дьяволов и прочей нечисти много было, потому как они темноту и тишину любят. А сейчас кругом шум и электричество – распугали. Сгинула нечисть. А что особенного? Слышал я, жили когда-то на земле огромные звери-ящерицы и однажды сдохли разом – обстановка вышла не та. А ты лыбишься»...