Михаил Варфоломеев - Цвет черёмухи

— Ну а как же иначе? Если это её мировоззрение! Её собственное, выстраданное!

— Не знаю… Потом, и в программе этого нет! А потом

бедные и богатые? Это как? Если душа, то зачем такое разделение? Вы видели, какие у нас хоромы городские строят? Какая к чёрту душа, когда стрелять хочется… Сомов и Надя рассмеялись.

— Что же тут смешного? — Усольцев поднялся. — Я-то могу это понять… Но так… Для домашнего собеседования. А чтобы в школе… Да там и так никакой дисциплины! И потом, рано нашим школьникам о таких вещах думать, — заключил Усольцев. Теперь в нем были и решимость и упрямство.

Он бойко подошёл к портрету, вгляделся. Сомов набросал его сидящим вполоборота и словно к чему-то прислушивающимся. Лицо его было наивным и трогательным. Усольцев растерянно глядел на себя, пожимал плечами, отходил, подходил. Наконец спросил:

— Чё, похож, что ли?

— Очень даже! — заверила его Надя.

— Ладно… — согласился он.

— Я ещё допишу, — сказал Сомов. — Только, Валентин Сидорович, мне не ясно одно. Почему вы считаете, что нашим школьникам рано об этом думать?

Усольцев засунул руки в карманы и заходил по мастерской, меряя её своими толстыми короткими ногами.

— Потому что… — Он пожевал губами. — Потому что им о другом думать надо! Ты ему о возвышенном, а завтра его же на ферму! Или в мастерские! А там?.. Там мат и пьянь и всякое такое…

— Так ведь возвышенное ему совсем не помешает, напротив, только поможет…

— А что, если Бога нет? Я понимаю, что и правительство нынче в церковь ходит, ну, а как другие придут?..

— По-моему, вы трус, — спокойно сказал ему Сомов.

— Я знаю, — тихо согласился Усольцев. — Но я не из-за себя! Я вообще… — Он болезненно поморщился.

Вошла Лукерья, вытерла руки о фартук.

— Егор, тут женщина одна… Ты бы выслушал. Может, чё бы присоветовал… Не шибко помешала-то?

— Нет, нет. — Сомов потёр виски и вышел на кухню.

Там у окошка сидела женщина лет сорока пяти, в чёрном платке. При появлении Сомова она поднялась. Лицо её было дочерна загорелым, а между морщинок кожа оставалась белой, отчего лицо казалось как бы склеенным из осколков.

— До вас я… — сказала женщина дребезжащим голосом. — Дора я, Михайлова Дора. Сына у меня убили… Под Пасху. Поехал служить, а его шохвера убили и бросили. Деньги, что были, отняли да куртку нову, раз надевану, сняли! А судить будто некого. Его же и обвинили! Чё делать, может, подскажете? — По её щекам катились слёзы.

Из долгого рассказа Доры Сомов понял одно: убили человека, а расследование ведётся как попало. Пообещав женщине, что как только вырвется в райцентр, то сразу же пойдёт в прокуратуру, он проводил её. В мужском пиджаке, кирзовых сапогах на босу ногу, Дора прошла через двор, согнувшись на один бок. Лукерья, заметив взгляд Егора, пояснила:

— От трактора это у неё. Трактор-то тягала, тягала, а чё-то возьми да лопни внутри. Вот её и скособочило. Её мужик из того бросил! А ведь, чё говорить, первая трактористка была по району!

Сомов вернулся в мастерскую. Надя и Усольцев о чём-то оживлённо разговаривали.

— Приходила Дора Михайлова… Вы не знали её сына? Усольцев покивал головой.

— Он девятый бросил. Ушёл из школы. Метался, метался… Его убили… Вот у меня в позапрошлом году девочка одна… Вот и Надя знает!

— Нина Тюменева, знаю…

— Так что эта Нина?

— То! — Усольцев сунул руки в карманы брюк. — К ней двое мальчиков пришли. В Новый год было. Отец с матерью у неё на ферме. Они ушли, а мальчишки стали приставать к ней…

— Да, говорите, говорите! — Видя, что Усольцев замялся, Надя его подтолкнула.

— Они её изнасиловать пытались… Она вырвалась, схватила ружьё… Убила обоих! Так что дел у нас ужасно много! Честное слово, просто невыносимо много дел… А председатель может тебе дров не дать из принципа! Знаете, из-за чего дров не дал? Колхоз давай рубить на дрова лес, сосняк. У нас на том берегу изумительные сосновые леса. Давай он их рубить. Я написал в область. Приехали, запретили. Председателю даже хвост накрутили. Так он меня встретил и говорит: дров, мол, теперь не получишь! Какой-то бред…

Вскоре пришла Марья Касьяновна и вместе с Надей ушла. Ушёл и Усольцев.

Садилось солнце. С горы старый Никифор гнал стадо. Возвращались с поля мужики, бабы торопились накормить семью и бежали на вечернюю дойку. Трещали мотоциклы. У магазина образовалась толпа мужиков. Красное сладкое вино было в почёте. Пили, тут же вели разговоры, ругались.

Поужинав, Сомов надел куртку и вышел пройтись по селу. Солнце село, но ещё было светло как днём. С реки понесло густой сыростью. Стало заметно холодней. Ставни Надиного дома были закрыты. Сомов поглядел на её дом, подумал: "Что же сейчас делает Надя? Наверное, читает".

Но шёл Егор по улице, втайне надеясь встретить не Надю, а Катю. Когда он уходил, Лукерья сказала, что не станет закрывать "рямку". "Рямкой" она называла оконную раму. В этом слове Сомову чудилось и дребезжание стекла, и его звон.

Сомов шёл по улице, вдыхал забытые, стёртые в памяти запахи деревни, её звуки. У забора сельпо, стоя или присев на корточки, выпивали мужики. Время от времени подходила какая-нибудь женщина и забирала своего мужа… Сомов приостановился, поискал глазами Епифанова, но не нашёл. Выйдя за село к парому, он подошёл к реке, послушал её шум и, решившись, направился к Кате.

Весь день он старался не думать о ней, но к вечеру, вернее ближе к ночи, сладкая, дурманящая страсть разожгла в нём лихорадку.

Домик Кати он узнал издали по голубым ставням. Они были закрыты. Стемнело. На западе догорала багровая полоска заката. Над рекой зажигались первые звёзды. Изо рта шёл пар. Сомов подумал, что в средней полосе не бывает таких перепадов температур. Он прошёл к дому, открыл калитку. На двери висел замок… Сомов даже подёргал его, до того не поверилось. Он сел на ступеньку и решил дожидаться. Вдруг в калитку вошла женщина.

— Егор Петрович, вы, что ли? — Сомов узнал голос Риты. — А я смотрю, вы — не вы?

Сомов покраснел, поднялся со ступенек.

— Может, к нам зайдёте? — Рита подошла к Сомову и протянула руку. — А Кати нет, Катя уехала.

— Куда уехала?

— Она часто ездит в город. А мы живём рядом. Пойдёмте к нам? Петя сегодня дежурить в больнице остался. Там роды у одной женщины начинаются. — Рита взяла под руку Сомова, и они вышли из ворот. — Сегодня Епифанов такие ужасные новости по селу разносил! Про вас и Екатерину Максимовну! Он очень подлый и опасный человек! А вот наш домик. — Рита показала на огромный дом, больше похожий на амбар. — Пойдёмте? — Рита настойчиво тащила его в дом.

— Извините, Рита, но мне нужно побыть одному. Извините меня великодушно. Обещаю, что буквально на днях я буду у вас. — Сомов сказал это шутливым тоном со снисходительной ноткой в голосе.