Михаил Ворфоломеев - Цвет черемухи

Михаил Ворфоломеев

Цвет черемухи

Постоянный автор журнала "Москва" Михаил Алексеевич Ворфоломеев родился в 1947 году в городе Черемхово Иркутской области. Окончил Высшие театральные курсы при ГИТИСе. Автор более 40 пьес, среди которых такие известные, как "Занавески", "Мотивы", "Святой и грешный". По его сценариям снято более десяти фильмов ("Полынь - трава горькая", "Русь изначальная", "Бес", "А спать с чужой женой хорошо?" и другие); фильмы "Святой и грешный", "Миленький ты мой" выходят на экраны в этом году.

Автор четыре книг повестей и рассказов, романов "Без берегов", "За стеклом".

Лауреат премии И. А. Бунина "За лучший рассказ".

Всю зиму Сомов занимался разводом. И вот сейчас, когда все осталось позади, он сидел в пустой комнате, где под потолком одиноко висела на шнуре лампочка. Он сидел и думал, как хорошо, что все осталось позади. В углу были свалены книги, коробки с красками брошены в другом углу. Сомову шел тридцать третий год. Он успел выпустить два альбома, провел несколько выставок. Сейчас он много занимался портретом. Последней его работой был незаконченный портрет балерины. Глаза балерины смотрели устало, без блеска. Ей было лет двадцать пять. Она несколько раз звонила, спрашивала, когда они продолжат работу, но Сомов и сам не знал, когда он вернется к ней. Предстоял ремонт, а сейчас надо было хотя бы расставить книги. Расставляя книги, он нашел фотографию жены. Саша стояла облокотившись на перила маленького балкончика своей дачи. Высокая, с густыми, падающими на плечи волосами, она выглядела победительницей.

Еще раз поглядев на фотографию жены, Сомов тщательно и с удовольствием разорвал фотографию. И неожиданно пришло решение: как только потеплеет, съездить на родину, в Сибирь. Там у подножия Саян стояло старинное село Бельское, на реке Белой.

И вот сошел почерневший лед, зазеленели бульвары, женщины подставили солнцу белые плечи. Пришла весна, и Сомов, быстро собрав чемоданы, вылетел в Иркутск. Он летел в свое село, которое еще каким-то чудом помнил. Он даже помнил дом, где жила его тетка, Лукерья Лазаревна. Она была старшей сестрой его матери. Родители Сомова давно умерли, схоронены в маленьком районном городке. Все остальные его предки лежали на кладбище в Бельском.

Перелет занимал семь часов. И как только Сомов сел в самолет, он почувствовал облегчение. "Ну что ж, еду домой!"

* * *

Почти весь перелет Сомов проспал. прилетел ранним утром. Из аэропорта доехал на такси до электрички, а на ней до райцентра. Когда вышел на вокзальную площадь, замусоренную семечками, увидел людей, услышал их говорок, ему показалось, что он прожил долгую жизнь где-то за границей. И сейчас ему просто и хорошо. Люди оборачивались на него, не стесняясь, разглядывали одежду. На нем были зеленые брюки, легкие мокасины, куртка из турецкой лайки в тон брюкам. Даже запах французского одеколона не успел выветриться...

Подошел таксист, невысокий, с насмешливыми глазами.

- Чё, поедешь?

И это "чё", и то, как таксист, подмигнув, качнул головой в сторону машины, развеселили Сомова.

- Поедем, - сказал Сомов, и таксист, подхватив его тяжелые чемоданы, понес их к машине.

- А куда едем?

- В Бельское...

- Здорово! - обрадовался таксист. - А ты оттуда?

- Из Бельского, - ответил Сомов и сел рядом с таксистом.

Тот протянул ему жилистую, с грязными ногтями руку:

- Валерка.

Сомов пожал его руку и тоже назвался.

- Накинешь? Ехать далеко, а обратно пустым рейсом.

Сомов согласился, и повеселевший таксист помчал его в село. Асфальт скоро кончился, и пошла нетряская, мягкая земляная дорога. Над полями висели жаворонки, зеленые косы берез с нежными листочками на ветру. Было солнечно и просторно. Вдалеке темно-синей полосой угадывалась тайга.

"Неужели я домой еду?!" - еще раз сказал себе Сомов.

* * *

Пока ехали, таксист рассказывал Сомову свою жизнь. Слушал Сомов рассеянно, изредка покачивал головой, скорее из вежливости. Не доезжая километров двадцати, остановились попить у колодца. Сруб был долбленный из цельного дерева. Такие срубы Сомов видел только в Сибири. Таксист опустил журавль, бадья шумно набрала воду и медленно пошла вверх. Стояла такая тишина, что Сомов ошалело оглянулся.

Со вспаханных полей тянуло сыростью, пахло молодой крапивой и одуванчиками.

- Пей! - Таксист сверкнул ровными белыми зубами.

Сомов обхватил мокрую бадью и глотнул обжигающую воду.

Они сполоснули лица, и шофер, оставив воды в бадье - "чтобы не рассохлась", - закурил. Где-то голосисто пропел петух.

- А чё, отдыхать тут можно. - Шофер затянулся папиросой. - Я этой весной с тестем двенадцать мешков паданки с тайги приволок. ("Паданкой" зовутся в Сибири кедровые шишки, которые падают осенью и зимой на землю. Весной, когда земля освобождается от снега, шишки собирают.) Считай, четыре мешка чистого ореха. Жена продавала стаканами. Много получается. Счас хочу зайти осенью. Поколочу до ноября. Вывезу чистым орехом. Прямо в тайге отвею.

Помолчав, таксист спросил:

- А сколько у художников отпуск?

- У художников отпуска нет.

- А как же ты едешь?

- Я так, самовольно.

Через час машина уже катила по селу, оставляя за собой белесый след пыли. Сомов вглядывался в дома и не узнавал их. Словно осунулись и постарели дома. Раньше сибирский дом строился крепко. Низких домов не рубили. Дворы были обнесены толстыми тесовыми плахами, ворота ставили чуть не вровень с домом. Постепенно сибирский мужик уходил в город. Дома стояли десятки лет, но время брало свое, и какой-нибудь вдруг припадал на угол. Что-то до слез печальное есть в этом безмолвном поединке памяти и времени. Строились, конечно, и новые дома, но они были непомерно большими и кирпичными.

Сомов ехал вдоль улицы, вглядываясь в стариков, сидевших на лавочках, в проходивших людей, но никого не узнавал. Дом Панкратовых был крайним в селе. Он так и остался крайним.

Машина подъехала, таксист посигналил. Из ворот вышла тетка. Ее он узнал сразу. Невысокая, еще прямая, в старинного покроя сарафане, повязанная платочком, она испуганно оглядела Сомова. Узнав его, всплеснула руками. Губы ее затряслись.

- Приехал... - сказал Сомов и обнял старушку.

Тело ее было худеньким и легким.

- Чё же ты, Егорушка, писем-то не писал?..

Таксист выгружал чемоданы:

- Камни там, что ли? Бабка, открывай калитку, заносить стану...

Лукерья суетливо кинулась открывать калитку, потом двери. Сомов подхватил рюкзак, этюдник, пошел следом.

В доме было прохладно и очень чисто. Пол, как и раньше, был не крашен, а выскоблен до желтизны. Пахло побелкой.

- А я-то, - говорила Лукерья, - как чувствовала! Как знала, миленький ты мой, что приедешь! Печку выбелила. Так сёдни и тесто поставлю.