Михаил Ворфоломеев - Цвет черемухи

Из угла на Сомова глянула икона. На окнах цвела герань.

- Так чё же, обедать станем?

Отобедав и получив деньги, таксист уехал, пообещав свидеться. Лукерья села ближе к Сомову, погладила его по голове.

- Вон ты какой стал... Егорушка. А я все одна горе мыкаю. Смерти, вишь, Бог не дает. Да и то хорошо, что хожу сама! Еще поросеночка держу да телочку. Собака есть, да убежала, холера, куда-то. Исть захочет прискочит. - Старушка улыбалась щербатым ртом и все держала руку Сомова, словно боялась, что он вот-вот встанет и уйдет. - А где жена-то? - спросила Лукерья.

- Развелся я.

- Ну?! И детей бросил?

- Детей не было.

- Ну?! Порченая, чё ли, баба-то?

Сомов усмехнулся. "Порченая"! А ведь верно как, - подумалось ему, порченая". Это самое точное слово для его жены, для тысяч таких, как она... Порченая...

- Иди, иди-ка, мил дружок, разгуляйся! - сказала Лукерья. - Поди, все позабыл?

- Нет. Все помню.

- Надолго ты?

- Не знаю, тетя... Торопиться не буду.

Прежде всего Сомов решил пойти в магазин и купить себе сапоги. Сельповский магазин был посреди села, наверху. Напротив стояла белая каменная церковь с деревянной рубленой часовней. Она уже давно не действовала, и в ней хранили горючее.

В магазине было прохладно, пахло резиновой обувью. Сомов, купив себе кирзовые сапоги, вышел. Продавщица, не выдержав, поспешила следом и спросила, к кому он приехал. А когда Сомов сказал, продавщица взметнула вверх белесые брови. Сомов оглядел ее крупную фигуру, белые икры, белые, обнаженные до плеч руки и подумал, что не худо было бы сделать ее портрет. Продавщице было лет двадцать пять, но, в отличие от балерины, ее глаза блестели живо и молодо. Перехватив взгляд Сомова, она покраснела и, кокетливо склонив к плечу голову, попросила его приходить.

- К концу месяца рубашки будут импортные.

- Хорошо, я зайду. А как вас зовут?

- Меня-то? Ой, да Валей меня зовут.

- Хорошо, Валентина, жди, - улыбнулся ей Сомов.

За магазином был клуб, тут же, рядом, - школа и правление колхоза. Сомов спустился к реке. На берегу стояли лодки, мостки. Вода шла сильно, но уже светлая и чистая. В средней полосе России не бывает таких чистых рек, какие есть в Сибири. Собираясь из горных ручейков и речушек, реки эти стремительны. Вода не успевает ни застояться, ни согреться в них. Когда плывешь по такой реке, то кажется, что не по воде, а по воздуху несет тебя.

Серебристо-серая галька лежала по берегу. На противоположной стороне Белой зацвела черемуха. Ее густой, горьковатый запах, смешанный с холодным речным воздухом, ошеломил Сомова, и он вдруг осознал, что двадцать лет жил без этого запаха... Без близких, видимых в ясный день Саянских гор, без старой мельницы, возле которой белели каменные жернова. Это была его родина, родина его предков. И слово "родина" как никогда близко ощутил он именно сейчас, а не тогда, когда жил в Москве или бывал в Париже.

Черемуховый запах струился через реку. Пройдет два-три дня, и черемуха распустится в селе и в округе. Тогда наступят холода. Черемуховый белый наряд отбрасывает солнечные лучи, как снег. Легкие морозные утра с сухим воздухом и запахом смолья делают сибирского человека здоровым.

Сомов медленно шел околицей к своему дому. Ближе к реке, почти у самого луга, стоял самый интересный в Бельском дом. Сразу после декабрьского восстания 1825 года приехала сосланная сюда княжеская семья. Князь нанял мужиков, благо денег у него хватало, и те построили ему необычайно красивый дом. Размерами он был невелик и так аккуратно сложен, что больше походил на игрушечный. До сих пор он радовал глаз, и Сомов подумал, что надо нарисовать и его, и чудом уцелевшие старые дома. Все уходило прочь с этих некогда богатых земель. Земля нуждалась в рабочих руках, а руки эти перехватывал город...

Наверху вдоль реки тянулось село, стояли дома, огороды спускались к реке, но не близко. До воды еще надо было идти метров пятьдесят. Почти в каждом огороде Сомов видел женские фигуры, большей частью это были женщины пожилые или вовсе старые. Молодые были на ферме, в птичнике или в поле. Хороший день в сибирских землях - настоящий подарок и земле, и людям. За один день успевала зазеленеть трава, проклюнуться ландыши. А сон-трава уже доцветала на солнце. Ее большие кувшинчатые цветы были то чисто-белыми, то синими, то нежно-желтыми с травянистым оттенком. Уже зажелтела куриная слепота и у воды расцвел лютик. Сомов вспомнил, что раньше по склонам гор цвела саранка. Ее яркие, влажные, как женские губы, цветы были заметны издали. Мальчиком он копал луковицы саранок и ел их. Тогда они казались ему очень вкусными... Там, дальше, где река круто заворачивала к востоку, берег был скалистым и переходил в гору. По горе белела ниткой тропа. Ее проделали еще в старину, когда из Бельского люди ходили на ту сторону горы, где был поставлен фарфоровый завод. Он и сейчас работал, но уже не выпускал знаменитую сибирскую посуду, а перешел на ширпотреб.

Проходя через луг, Сомов свернул к княжескому дому. У окон дома зацветало несколько кустов сирени. Цветы еще не распустились и висели зеленовато-серыми гроздьями.

У ворот на легкой лавочке он увидел девушку лет семнадцати. У нее были темные с каштановым проблеском волосы, такие же темные глаза и очень бледное лицо. Сомов остановился. Ноги девушки были укутаны в одеяло. Увидев Сомова, она вспыхнула нежным румянцем и нервно дернула края платка, что лежал на ее плечах. Сомова поразили красота этой девушки и затаенная боль в глазах... Он улыбнулся и подошел ближе.

- Вышли погреться? - спросил он как можно развязнее.

Девушка ничего не ответила, только покраснела еще больше.

- А ведь мы почти соседи, - продолжал Сомов. - Можно, я с вами посижу?

Девушка молчала, но Сомов уже сел. Теперь ее руки лежали на коленях. Тонкие, с продолговатыми ногтями, они очень напоминали руки, которые так любили изображать на своих полотнах итальянцы эпохи Возрождения.

- Я живу почти напротив. - Сомов показал дом Лукерьи.

- Там живет Лукерья Лазаревна... - глядя в землю, сказала девушка.

- Да! - обрадованно заговорил Сомов. - Это моя тетя. Больше у меня никого в целом свете. Я и она. Я родился в этом селе и прожил здесь десять лет...

Девушка несмело подняла на него глаза, синие, опушенные длинными темными ресницами. Кожа была настолько белой и чистой, что хотелось ее потрогать - бывает ли такая?

- Я знаю, вы художник... Вы в Москве живете.

- Верно! Меня зовут Егор. А вас?

- Надя.

- Вы здешняя?

- Нет... Я тут год живу... С бабушкой. Я из райцентра...

- С кем это ты? - услышал вдруг Сомов женский голос.

Из калитки вышла высокая, статная старуха с темно-синими глазами и робко улыбнулась.

Сомов поднялся:

- Здравствуйте, я ваш сосед. Приехал к тетке, Лукерье Лазаревне.