Савако Ариёси - Кинокава

– Сакуру увидишь с верхних ступенек вон той лестницы.

– Правда?

Сердце Ханы неожиданно сжалось от жалости к девочке, которую она не видела вот уже шесть лет. После больницы Красного Креста Ханако переезжала с места на место вслед за отцом – его постоянно переводили в новые отделения банка. Теперь она училась в третьем классе, но четыре времени года Японии были для нее в новинку, и она не могла отличить цветок сакуры от цветка персика. Девочка чем-то напоминала Фумио. Вполне возможно, что дочь Ханы, всегда выступавшая против всего японского, сознательно решила воспитать своих детей в стране вечного лета и тем самым раз и навсегда оторвать их от японских корней.

– Разве ты не видела цветки персика рядом с выставкой кукол на Праздник девочек? [79]До недавнего времени токонома в этот день украшались исключительно персиковыми веточками.

– Но у меня была температура, и я почти все время пролежала в кровати. Так и не удалось полюбоваться цветами.

Девятилетняя Ханако казалась развитой не по годам, и не только из-за того, что говорила как взрослая. Родившаяся раньше срока, она была худой и высокой, часто болела, постоянно пропускала школу и проводила много времени в кровати с книгой в руках. Ее необычная речь нередко шокировала Хану. Тем не менее та со вздохом облегчения заметила, что внучка, к счастью, не унаследовала буйного темперамента Фумио.

Следуя принципам кампании, организованной Маргарет Санджер, американской защитницей программы по контролю над рождаемостью, Фумио сделала после Ханако два аборта. Однако теперь, когда ей было уже далеко за тридцать, она решила обзавестись еще одним ребенком, заявив, что идет в ногу с национальной политикой. На самом же деле, когда она обнаружила, что после стольких лет снова беременна, у нее обострился материнский инстинкт и ей просто-напросто захотелось сохранить этого ребенка. И вот они с Ханако вернулись с экватора в Японию, проделав двухнедельное путешествие по морю. По прибытии Фумио вновь воссоединилась со своим старшим сыном – Харуми решили дать Кадзухико традиционное образование и давно уже отправили мальчика к бабушке с дедушкой. После пяти лет в Нью-Йорке Эйдзи перевели в Батавию, в ту пору столицу Явы в голландской Ост-Индии. Эйдзи и Фумио единодушно постановили, что ребенок должен родиться на японской земле. Именно поэтому Фумио вернулась на родину, прихватив с собой дочь.

За прошедшие годы поток посетителей особняка Матани в Масаго-тё нисколько не уменьшился. Кэйсаку постоянно переизбирали, он вот уже одиннадцать лет являлся членом парламента и добрых двадцать – активным сотрудником многочисленных экономических и политических организаций Вакаямы. Кроме должности в палате представителей в Токио, у него имелась масса других титулов: президент Сельскохозяйственного общества Вакаямы, директор Вакаямской иммиграционной службы, президент Вакаямского скотоводческого союза, президент Вакаямского шелководческого общества, президент Вакаямского навигационного союза, президент Страхового союза фермеров. И это были не просто почетные звания – Кэйсаку лично основал и способствовал развитию всех этих организаций.

После начала войны с Китаем и учреждения кабинета Коноэ, [80]который поддерживала бюрократия, влияние политических партий резко снизилось. Однако Кэйсаку предпочитал работать во благо префектуры Вакаяма, а не противостоять росту «милитаристской Японии».

– Отец, вы по-прежнему активный член Сэйюкай, которая и пальцем не пошевелила, чтобы преградить дорогу японскому фашизму? – набросилась на него Фумио.

– Я бы не стал так говорить. Ситуация в стране напряженная, и мне ничего не остается, как только заботиться о процветании своих избирателей, – сдержанно ответил Кэйсаку.

Либерализм и демократия считались зародышами коммунизма, правительство старалось сделать из левых сил козлов отпущения, особенно после того, как левые заняли антивоенную позицию. Указ о всеобщей мобилизации развязал руки милитаристам и бюрократам, снабдив их невиданной властью на местах и настроив страну на военный лад.

Либералка в душе, Фумио читала газеты и прекрасно понимала всю опасность сложившейся в Японии ситуации.

– В самом деле, отец, даже социал-демократическая партия пляшет под дудку милитаристов!

– Когда сильные мира сего приказывают плясать, с ними не поспоришь. После событий 26 февраля [81]положение дел сильно ухудшилось.

– Чего, по-твоему, нам ждать?

– Не могу сказать.

В школьные годы Фумио никогда не доводилось видеть отца таким мрачным.

– Что тревожит отца, мама?

– Не знаю. При мне он только смеется да приговаривает, что у него на попечении вся Вакаяма, за ней приглядывать надо.

– Что вы думаете насчет настоящего положения дел, матушка?

– А Эйдзи что говорит? Со стороны всегда виднее.

– Он, естественно, против фашизма.

– Но разве Ява не голландцам принадлежит? Каково мнение Голландии насчет Тройственного пакта? Она ведь на ножах с Германией.

До сих пор Фумио вела беззаботную жизнь в голландской колонии, но острые вопросы Ханы заставили ее призадуматься.

Не привыкшая к зимам Ханако почти все время болела. В ожидании четвертого ребенка Фумио совсем притихла и все свое время посвящала дочери.

Однако в доме Матани жизнь по-прежнему била ключом, и Хана находилась в самом центре событий. Она уже несколько раз стала бабушкой, но при этом так ловко и с такой энергией заправляла делами и домом, что ей завидовали многие молодые. За спиной ее называли Сун Мэйлин, настолько она была похожа на супругу Чан Кайши. Однако недобрых чувств никто к Хане не питал, а она в свою очередь вела себя так же достойно, как и прежде.

Кэйсаку отбыл на десять дней в Токио. Дел немного поубавилось, и Хана решила взглянуть на первые цветки сакуры. Они с Ханако двинулись в путь, оказавшись единственными пассажирами трамвая, который весело бежал в парк Вакаяма. Когда Ханако выразила желание взглянуть на замок, Хана изменила первоначальные планы, и они направились к башне.

В это воскресенье народу было гораздо меньше, чем в праздники, но сладкими рисовыми колобками в форме сосновых шишек все же торговали. Люди шли в зоопарк, по игровой площадке бегали детишки.

– Посмотри на этого тигра, бабуля! – неожиданно остановилась Ханако.

Перед их взором предстала статуя тигра в половину натуральной величины. Казалось, зверь бесшумно подкрался к ним из кустов.

– Давным-давно этот замок назывался Замком Тигра, Крадущегося в Бамбуковых Зарослях. Отсюда и статуя.

С интересом слушая бабушку, Ханако внимательно рассматривала изваяние.

– Что-то с этим тигром не так… О, поняла! Бабуля, у него лапы какие-то странные.