Владимир Маканин - Погоня

И — уходит. «Костька-а! Не оставляй!» — кричит она вслед, но это ей кажется, что она кричит. Голоса нет. И даже хрипа нет. Она напрягает горло и — опять проваливается в забытье.

Всередине дня она все же встает; пошатываясь, едва не падая, она кое-как выходит из хибарки и ковыляет в Чесноково — в деревеньку, где она сядет наконец-то на попутную машину. Она идет долго. Она идет вдоль речушки, чтобы не сбиться. Она часто останавливается, часто пьет воду.

В деревеньке ее выслушали.

— А-а, — сказали. — Прокопьич умер. Лет девяносто ему было, никак не меньше.

Молодую женщину накормили, помогли сесть в машину — и вот она уезжает к железнодорожной станции. («Больна… И тощая. Доберется ли до дому?») Некоторое время они обсуждают случившееся. В деревеньке событий не так уж много. Зовут двух бабок, чтобы обмыть и прибрать старичка, затем шумно влезают в видавший виды грузовичок и едут к умершему.

Пашка Бурсов (он не ладит с отцом), подпрыгивая в кузове и придерживаясь за борт, кричит: «А я в этой развалюшке поселюсь через день-два. Вдвоем поселимся. Я и мой мотоцикл». — «Уж будто бы?» — «Слово даю. А после я эту хибарку на Москву выменяю! »

— Привет, Фин-Ляляй, — здоровается горничная.

— Привет, — откликается Фин-Ляляев. Он откликается охотно: что там ни говори, а родное лицо. Иностранцы ему особенно осточертевают в дождь.

Фин-Ляляев — старый швейцар гостиницы, он сидит возле гардероба и дремлет, на вечер глядя. По фамилии он обыкновенный Ляляев, но шутники придумали ему эту приставку «фин» за всякие там мелкие финансовые делишки, которые завистникам кажутся, конечно, немалыми, а на самом-то деле — тьфу, дрянь… Он дремлет. Он старый человек.

— Фин-Ляляй, — бросает на бегу горничная. — Петр Сергеич!

— Ась?

— Канадец буянит.

— Пусть.

— Боюсь, выскочит в коридор голый! А то и вниз голяком сбежит. — Горничная сказала свое и уходит.

Фин-Ляляев закрывает глаза. Он дремлет.

— Привет!

Фин-Ляляев (опять спугнули дрему) сердито открывает глаза — но теперь перед ним вымокший от дождя пожарник Волконский. Друг Фин-Ляляева. Шестидесятилетний, худой и нервный.

— Привет, — отвечает ему Фин-Ляляев и вяло интересуется: — Как бабушка?

— Умирает.

— Долго, бедняжка, мучается.

— А?

— Долго, говорю, мучается, — сочувствует Фин-Ляляев, но пожарник разговаривать сейчас не в состоянии. Он торопится. Гостиница — это гостиница, и он обязан сделать вечерний противопожарный обход.

— Проверю огнетушители.

— В такой-то ливень? — кричит ему вслед Фин-Ляляев.

Молодой бармен Гена сбивает коктейль. Обойдя быстрым шагом этаж за этажом, возвращается пожарник Волконский.

— Как обход? Как наши огнетушители? — спрашивает бармен Гена.

Пожарник молчит, усаживается тощим задом на неудобное для него вертящееся сиденье и думает, не выпить ли стакан сока. Денег маловато, и пожарник колеблется. Бармен Гена видит скорбь на его лице и предлагает:

— Тяпнул бы водочки. За бабулю… Неужели ей сто восемь лет?

— Сто восемь, Гена.

— Н-да… А играть сегодня будем?

— При одном условии — недолго. Бабушка совсем одна. Мне надо купить кое-что.

Бармен Гена запирает деньги, прихватывает шесть пива и выходит из-за стойки.

Они, как всегда, играют втроем в подкидного — Фин-Ляляев при этом потягивает пиво из горла, а бармен Гена и Волконский пьют из стаканов.

— А скажи, — спрашивает Фин-Ляляев, — твоя бабушка была как-никак важная птица — как она относилась к тому, что ты пожарник?

Фин-Ляляев говорит об умирающей как об умершей, и пожарник Волконский тут же реагирует на бестактность.

— Ты, Фин-Ляляев, между прочим, хам.

— Чем это я тебе плох?

— Ты хам. Торгаш.

— Я? — Фин-Ляляев изображает на лице обиду. Он тщательно скрывает от друзей свои делишки. Чаевые — другой разговор, тут он не отпирается.

— Торгаш, люди говорят.

— Мало ли что говорят!

Бармен Гена мирит стариков — одному шестьдесят, другому семьдесят, а ссорятся, как малые дети.

— Тише, тише… Играть так играть — чего вскинулись!

Горничная отзывает Фин-Ляляева в сторону:

— Вас девушка спрашивает.

— A-а… Знаю, знаю. Иду.

Фин-Ляляев спускается в вестибюль. Подходит к молодой женщине — промокла, бедняжка. За окнами льет.

— Как ты выросла, Светлана. Красивая стала.

— Красивая, дяденька.

Зонтика у нее нет. И вообще одета не ахти.

— Что?.. Хочешь со мной поработать?

— Хочу, дяденька.

Фин-Ляляев пристально разглядывает ее — конечно, помотало ее за эти три года, однако скромна, тиха, услужлива, что еще надо.

— Значит, поработаем. Дело нехитрое. Ходи в комиссионку и там — возле прилавка — предлагай вещички. Продавай подороже…

— Понятно, дяденька.

— Ну и ладно, если понятно.

На секунду он задумывается.

— А жить есть где?

— Нет.

— Это хуже.

Светик улыбается:

— Уж вы помогите, дяденька.

Фин-Ляляев думает.

— Найду тебе жилье. Хорошее. Не какое-нибудь… Однако жить там надо тихо. Совсем тихо.

— Понятно. Как мышка.

— Именно так. — Фин-Ляляев поясняет: — Одни добрые люди уехали надолго за границу. А другие добрые люди подсказали мне, что они уехали, — ясно?

— Мир не без добрых, дяденька.

— На том стоим.

— Полгода, дяденька, я смогу там жить?

— Сможешь.

— А ключи?

Он ставит точку:

— Найдутся и ключи. Завтра пойдем туда. После обеда.

Светик спрашивает:

— А где мне ночевать сегодня?

— А где ты вчера ночевала?

— На вокзале.

— Вокзал место хорошее, теплое — одной ночью больше, одной меньше.

На следующий день (все еще льет дождь) Фин-Ляляев приводит Светика в квартиру. Дает ключи.

— Чисто! — ахает Светик, оглядывая жилье.

— Порядочные люди живут — поимей это в виду.

— Поимею, дяденька.

В квартире над ними грянул небольшой джаз — там проживает и водит к себе друзей знаменитый на весь район Ваня-ударник. Мальчику пятнадцать лет. Он играет как бог. Он очень плохо учится.

— Привыкли, что под ними никто не живет. Паразиты. Молокососы, — ворчит Фин-Ляляев.

Некоторое время Светик и Фин-Ляляев молчат, разговаривать невозможно. Потом переходят на кухню — здесь грохот потише.

— Принесу тебе сегодня-завтра, — Фин-Ляляев делает емкую паузу, — костюм. И модные мужские туфли. И джинсы обязательно.

— Много?

— Четыре пары.

— Ого.

Фин-Ляляев спекулянтишка мелкий. И трусливый. Крыса. Сказал «четыре пары», как будто сказал «сорок пар». Светик прикидывает — дело нудное и суетливое, житье полуголодное, но зато квартира. Ладно. С чего-то начинать надо.

— Я тебя научу, как распознавать клиентов, с которых можно сдирать втрое.

— Я знаю, с кого сдирать втрое.