Алексей Скрипников-Дардаки - Комната мести

Один случай особенно сильно выбил его из колеи. Отец Сергий должен был исповедовать двенадцатилетнего гимназиста Сеню Морозова, «вовлеченного в революционный поток». Суд приговорил мальчика к повешенью. Дрожащими руками, не в силах сдержать слез, Сергий причастил его святых тайн и дал поцеловать крест. Через силу мальчик пытался изобразить на своем веснушчатом бледном лице улыбку, он просил передать матери, что гибнет по молодости и неопытности. Перед самой казнью ребенок лишился чувств, и петлю надели на обморочного. Сергий был бессилен перед системой, он рвал и метал, колотился головой о тюремные стены, но ничем, абсолютно ничем не мог помочь. Раздирая ногтями лицо в кровь, он молил Господа о чуде, но чуда, увы, не произошло.

Тогда он сел и написал письмо восьмидесятилетнему графу Льву Толстому, в котором выразил всю накопившуюся за годы служения в тюрьме боль. Ответное письмо графа напоминало вопль подорвавшегося на бомбе. Он писал в нем, что мечтает, как о недосягаемом блаженстве, чтоб вокруг его шеи «захлестнулась мыльная веревка, лишь бы не жить в этой стране, не читать про казни, не слыхать о добровольных палачах, этом новом институте, характеризующем эпоху разложения нравов в России двадцатого века». Ни одна газета не хотела публиковать послание мятежного, «выжившего из ума» старика, даже за публикацию выдержек власти угрожали трехтысячерублевым штрафом и санкциями. Отец Сергий не испугался, он переписал письмо много раз и разнес его по тюрьмам. Тогда его чуть не низвергли из сана, он попал под годичный запрет и был лишен монашеской мантии.

Потом через много лет опять были двери духовной консистории, на суд которой он, тогда уже архимандрит, ученый духовник и любимец светского Петербурга, принес рукопись своего новейшего перевода и толкования Нового Завета, над которой корпел 15 лет. В его жизни были даже роскошные двери кабинета Победоносцева. Зло сверкнув золотым пенсне из глубины своего святилища, украшенного задрапированным красным бархатом портретом государя-императора во весь рост, обер-прокурор синода велел архимандриту Сергию под страхом церковного наказания написать опровержение на статью «В пользу социалистического христианства», которую Сергий опубликовал в «Вестнике Европы», понадеявшись на покровительство Семена Франка, которому после лекции «Философские предпосылки деспотизма», прочитанной в пользу голодающих в 1907 году, он аплодировал, стоя.

Двери. Двери сплошные, непроницаемые, выросшие до размеров вселенной, превратившиеся в огненного херувима, охраняющего чиновничье царство титулярных полубогов, вершащих росчерком пера человеческие судьбы, дающих и отнимающих Божественную благодать, пользующих Истину в «политкорректных» целях…

— А, товарищ Сухаренко, проходите, проходите, — перебирая папки с документами, произнес Ярославцев. — Как идут дела?

— Работаем, — пожав плечами, ответил Павел Антонович.

— Как-то странно работаете, — съязвил Ярославцев. — Вы сами, товарищ, из попов происходите. Мы вам, несомненно, доверяем. Вот поручили разрабатывать реакционных церковников, а дело движется ни шатко, ни валко… Где обвиняемые? Их должно быть не один и не два, а десятки, сотни! Или вы, товарищ оперуполномоченный, не знаете, что основной очаг контрреволюции — это не Колчак, не Врангель, не все белобандиты вместе взятые, а церковь. Мы поручили вам это ответственное задание, так как вы не понаслышке знакомы с внутренней стороной жизни поповства и всеми их дрязгами… Да, вот еще. А что это за монах у вас сбежал? Вы сами, если не ошибаюсь, писали нам рапорт, что этого пацана необходимо посвятить в попы, что он — лучший кандидат для агентурной деятельности в Замоскворецком благочинии.

— Мне его епископ Никандр навязал, — промямлил Павел Антонович.

— А мне плевать на вашего епископа! — взъярился Ярославцев. — Вы должны слушать свою, а не чужую интуицию… Ваша обязанность досконально изучить каждого попа, что он ест, что пьет, что говорит в кругу семьи и на проповедях, имеет ли половые связи на стороне, страдает ли алкоголизмом или другими пороками. Те, которые будут готовы к сотрудничеству с советской властью, должны быть максимально использованы. Угрожайте, пугайте, обещайте им все, что придет в голову: деньги, пожизненное довольство, женщин, возможность уехать за границу… Все удовольствия, о которых только может мечтать человек. Упертых фанатиков лучше сразу пустить в расход без малейшей жалости. Мы, Павел Антонович, дали вам возможность доказать свою искренность нам. Если уж вы встали на путь Иуды, — усмехнулся Ярославцев, — так не малодушничайте, друг сердечный, не лгите ни себе, ни нам. Душите всех! Сначала неподкупных, а потом и тех, кто продался с потрохами. Церковь как институция не должна существовать в рабоче-крестьянском государстве. Даже воспоминание об этом пережитке должно быть выжжено раскаленным железом из сознания масс. Дискредитируйте церковь, как можете, подкупайте каждую шлюху, каждого обиженного отщепенца, всех, кто может косвенно или открыто нанести вред религии. Жеребячье сословие должно захлебнуться своей же кровью… издохнуть!

— Да, вот еще, — Ярославцев внимательно посмотрел на бледного Павла Антоновича, — прекратите пороть эту наивную чушь о социалистическом христианстве. Вы, вроде, человек неглупый, преданный, бескомпромиссный, а продолжаете грезить толстовщиной. Запомните: религия, реформированная, измененная до неузнаваемости, отрекшаяся от всей атрибутики, Евангелия, икон и тому подобного, религия, превратившая Христа из Бога в обыкновенный нравственный импульс, все равно не сочетается с идеей социалистического братства. Так что будьте осторожны, поменьше треплите языком. Социализм в подлинном смысле этого слова — Антихрист. Его орудие — это знание, его знание — это наслаждение, его наслаждение — это хаос… Не уподобляйтесь этим, которые литургию в сюртуках служат и Бога товарищем называют, все они: и обновленцы, и тихоновцы — одним миром мазаны, все пред нами выслужиться хотят, лояльничают, а мы их — в расход, придет время!

На ватных ногах, весь дрожа от злости, ощущая свою никчемность, жалкость, низость, Павел Антонович покинул приемную начальства и спустился в свой кабинет, где немедленно выпил штоф водки и приказал доставить к нему для допроса епископа Никандра.

Страдая тяжелой одышкой, раскрасневшийся, грузный, сейчас он сидел на шатком деревянном стуле напротив Павла Антоновича и ждал, когда тот обратит не него внимание. Обычно оперуполномоченный сам приезжал в дом епископа. Но чтобы вот так его самого привозили в НКВД, да еще под конвоем! Епископ Феодосий подозревал, что произошло что-то из ряда вон неприятное, иначе, почему Павел Антонович, всегда приветливый и тактичный, даже не оторвал глаз от газеты, когда епископ вошел в кабинет. Еще с полминуты он напряженно ждал, что на него обратят внимание, но затем не выдержал и начал разговор сам.