Кристин Валла - Туристы

Они присели отдохнуть на ступеньках перед церковью Иглесия-дель-Сальвадор. Гаррет энергично растер ноги. Юлианна положила себе на колени очки и потерла рукой залепленный пластырем глаз.

– И давно ты носишь это? – спросил Гаррет.

– Уже год, – ответила она. – Я лучше вижу правым глазом, а левый ленится, и его надо тренировать.

Она снова надела очки. Гаррет отер о штанины потные ладони. Юлианна с улыбкой посмотрела на него сверху.

– У тебя красивые руки, – вдруг сказала она.

Гаррет смутился и не посмел поднять на нее глаз. Впервые в жизни кто-то сделал ему комплимент.

– А у меня руки маленькие, – продолжала она. Она приставила свою ладонь к его ладони, чтобы помериться. Ее ладошка оказалась вполовину меньше, чем у него. Затем она отвела руку и снова улыбнулась ему. Губы и глаза девочки светились так, словно в темной головке зажглась вдруг свеча. Гаррет согревался, глядя на нее. Внутри у него как будто начали таять древние залежи смерзшегося льда. Они еще немного посидели, и тогда он проводил ее обратно в гостиницу. На прощание она его даже обняла, словно оставила на нем отпечаток своего тела. И Гаррет понял, что сегодня ему не уснуть. Ему предстоит долгие часы пролежать без сна, разглядывая свои пальцы.

Наверное, потому, что у него такие тонкие пальцы, ему было позволено дотрагиваться до нее. Во время совместных прогулок Юлианна брала его под руку, а когда они отдыхали на мозаичных скамейках, он садился с ней в обнимку. Иногда, когда они валялись на траве в парке, он тихонько напевал что-нибудь для нее, а она лежала, положив голову на его откинутую руку. Он гладил ее по стриженым волосам, думая про себя, что она совсем не похожа на Мадонну. Но это было как-то не важно.

– Знаешь, надо бы тебе спеть на свадьбе, – сказала она однажды, когда они сидели в парке напротив балкона Росарио. – Там не будет никаких речей и ничего такого прочего. Мой двоюродный брат говорит, что они для этого слишком спокойные люди. А я спрошу родителей. Ты же споешь, да?

– Отчего ж не спеть, спою, – сказал Гаррет.

Юлианна отпила воды из бутылки, которую держала в руке. В пустом горлышке пропел что-то залетевший ветерок. Гаррет повернулся к девочке:

– А ты бы могла меня поцеловать? – спросил он ее.

Ее лицо расплылось в улыбке. Она сняла очки и бережно положила их на скамейку. Гаррет возил ладонями по штанинам. Он нервничал, не зная, как подступиться и под каким углом наклонить голову. Юлианна придвинулась и подставила лицо. Гаррет прильнул губами к ее губам и начал шуровать языком так, словно хотел исследовать все закоулочки у нее во рту. Она не отстранилась, пока он не обслюнил ее окончательно. Может быть, ей это даже понравилось? Гаррет мог бы продолжать так хоть дотемна. Он водил рукой по несуществующим грудям, вообще-то ему даже больше нравилось, что у нее плоская грудь. Наконец она отклонилась назад, тяжело дыша. Щеки у нее порозовели. Очертания губ сделались расплывчатыми.

– Это было здорово, – сказала она.

У Гаррета шумело в голове. Ощущение было такое, как тогда, когда он стащил одну из дедушкиных пенковых трубок и тайком накурился. Юлианна сидела с закрытыми глазами, прислонившись к каменной спинке скамьи. Гаррет подсунул ладонь под ее затылок и глядел на темные волосы, прилипшие к бело-голубым плиткам. За ее затылком тянулись сотни камешков, и Гаррет подумал, что их, должно быть, выложил терпеливейший на свете человек. Медленная мозаика. Великое искусство маленьких камешков!

Юлианна утратила интерес к достопримечательностям. Она готова была бесконечно долго просиживать на скамье или на травяной рабатке, присосавшись к губам Гаррета. Они целовались всюду, так как испанская нравственность не распространялась на то, что творится на улице, испанцев волновало лишь то, что происходит у них дома, с членами их семьи. Несколько раз Юлианна с Гарретом запирались в комнате. Лежали в пансионате на железной кровати с фигурными спинками и таким мягким матрасом, что тело становилось как невесомое, или на аккуратно застеленной постели в «Инглетерре», когда ее родители куда-нибудь уходили. Юлианна целовала Гаррета в шею, и комок у него в брюках топорщился все сильней и сильней. Он просовывал руку ей под майку и наглаживал там ее тело, легонько трогая соски. Через некоторое время ему уже надо было спуститься в вестибюль, чтобы выкурить одну или две сигареты. Гаррету было приятно сидеть там, зная, что на пятом этаже его ждет девочка, которую можно целовать сколько душе угодно. Единственное, что его беспокоило, это уходящее время. Скоро Юлианна уедет домой. Еще несколько дней, и все будет кончено. Поцелуи в парке. Обнимание в гостиничном номере. Комплименты. Однажды, когда они лежали в комнате, он взял ее за руку и сказал не без драматического надрыва:

– Мы больше никогда не увидимся!

– Очень даже увидимся! – возразила Юлианна. – Мы можем ездить друг к другу в гости. А в остальное время переписываться.

Гаррет кивнул, но не совсем удовлетворился ответом.

– Скажи, у вас в Норвегии есть театры? – спросил он.

– А почему ты спрашиваешь?

– Надо же мне где-то выступать, когда мы поженимся!

Юлианна рассмеялась:

– Придется мне, наверное, переезжать в Лондон!

Гаррет заулыбался во весь рот и плюхнулся головой на подушку:

– Так ты согласилась бы ради меня переехать в Лондон?

– Думаю, да, – сказала она.

– Я буду тебе часто писать, – сказал Гаррет.

Юлианна сплела свои ноги с его ногами и тоже улыбнулась. Гаррет уже рисовал себе, как это все будет, как они живут в одной квартире в Лондоне, он каждый вечер выступает в «Паласе», а она пишет путеводители. С утра до вечера они занимаются любовью, а «Вэнити фейр» фотографирует их дом, где все сияет красотой и царит сплошная гармония.

Себастьян сидел в церкви Иглесиа-дель-Мусео, одетый в чересчур теплый костюм. Он купил его несколько недель назад в «Харви Никольс», и мамины подружки уже успели высказаться по поводу этого приобретения. Должно быть, видели в каком-нибудь журнале. Себастьян жалел, что костюм оказался из полушерстяной ткани, так как воздух в церкви был душный и парной. Электрические вентиляторы не работали, они были выключены, и вынутые из розеток вилки болтались над мозаичным полом. Себастьян немного ослабил галстук. Иглесиа-дель-Мусео была не очень большая церковь, и не поместившиеся гости остались на площади. Но алтарь был гигантских размеров. Патер едва доставал до престола с водруженной на нем чашей для причастия, которая, как маяк, высилась наверху. Золотая Дева Мария стояла, слегка склонив голову на плечо, над ней реял образ Распятого, измученного и изможденного. Себастьян видел страдание на лике Спасителя. И вдруг ощутил его сам с такой силой, что у него перехватило дыхание. По затылку у него заструился пот.