Энни Прул - Горбатая гора

Эннис проснулся на рассвете, когда все вокруг было залито красным светом. Джинсы болтались вокруг колен, голова раскалывалась, и Джек лежал к нему задом. Никто не произнес ни слова, но оба понимали, что это будет теперь происходить все лето. К черту овец!

Так оно и было. Молодые люди никогда не говорили о сексе, а просто позволили событиям идти своим чередом. Сначала они занимались этим только по ночам и в палатке, потом днем, под прямыми солнечными лучами, и вечером, при свете костра. Быстро, жестко, со смехом и фырканьем, шумно, но не произнося запретных слов. Только однажды Эннис сказал: «Я не педик». Джек тут же встрял: «Я тоже. Это так, приключение на один раз. Это никого не касается, только нас».

Там, на горе, их было только двое — парящих в упоительном холодном воздухе, рассматривающих спины ястребов и движущиеся огоньки фар проезжавших по низине автомобилей. Они существовали где-то над будничными заботами, вдали от лая овчарок, доносившегося до них по ночам. Они считали себя невидимыми, не зная о том, что Джо Агуайер однажды целых десять минут наблюдал за своими работниками в мощный бинокль, дождался, пока оба застегнут свои джинсы и Эннис уедет к овцам, и только потом спустился к Джеку с новостью о том, что его дядя Гарольд лежит в больнице с пневмонией и что родня не надеется на благополучный исход. Передавая эту новость Джеку, Агуайер даже не дал себе труда спуститься с лошади и все время не отрывал от парня холодного взгляда.

В августе Эннис провел с Джеком в основном лагере всю ночь. Пошел град, и под сильным ветром овцы двинулись на запад и смешались с другой отарой. После этого целых пять дней подряд Эннис и пастух-чилиец, не говорящий ни слова по-английски, пытались рассортировать проклятых овец. Это оказалось практически невозможно, потому что разноцветные метки к концу сезона уже выцвели и стерлись. В конце концов пастухи восстановили численность своих овец, но Эннис точно знал, что не все они были из его отары. У парня почему-то возникло неприятное чувство, что в его жизни не одни только овцы вдруг оказались не на своем месте.

Первый снег выпал рано, тринадцатого августа. Покров был толщиной в целый фут, но снег сразу же растаял. На следующей неделе Джо Агуайер передал ребятам, чтобы они спускались. С Тихого океана надвигалась еще одна снежная буря, сильнее предыдущей. Они быстро свернули лагерь и ушли с горы вместе с овцами. Под их каблуками перекатывались камни, а с запада наползала фиолетовая туча. Запах металла в воздухе, становившийся все сильнее, подгонял их, заставляя ускорять шаги. Гора пульсировала демонической энергией, приглушенно мерцая сквозь тучу вспышками молний. Ветер пригибал траву, извлекая из полуразрушенных расщелин гулкий, почти звериный вой. Спускаясь по склону, Эннис чувствовал, что медленно, но неотвратимо и беспомощно проваливается в неизвестность.

Джо Агуайер заплатил им за работу, оба при этом почти все время молчали. Бригадир с кислым выражением лица посмотрел на беспорядочно толкущихся овец и сказал:

— Что-то по ним не заметно, что они провели с вами лето в горах. Да и численность поголовья не оправдала надежд бригадира. Эти бродяги с ранчо никогда не умели работать.

— Ты вернешься сюда следующим летом? — спросил Джек на улице, уже стоя одной ногой на ступеньке своего зеленого пикапа. Порывы ветра крепчали и становились все холоднее.

— Вряд ли. — Ветер поднял столб пыли, и воздух наполнился мелким песком. Эннис прищурился. — Я ведь говорил, мы с Альмой собираемся пожениться в декабре. Поищу работу на ранчо. А ты приедешь на будущий год? — Он старался не смотреть на синяк на челюсти Джека, след от сильного удара, которым Эннис наградил его в их последний день на горе.

— Если не найду ничего получше. Я тут подумывал вернуться к отцу, помочь старику зимой, а потом, весной, отправиться в Техас. Если в армию не заберут.

— Ну, что ж, думаю, еще увидимся.

Пустой пакет из-под продуктов, кувыркаясь на ветру, несся по улице, пока не зацепился за днище пикапа.

— Конечно, — сказал Джек, и они обменялись рукопожатием, потрепали друг друга по плечу, а потом их уже разделяли сорок футов, и ничего больше не оставалось, как каждому идти своей дорогой.

Но, пройдя первую милю, Эннис почувствовал, будто с каждым новым шагом невидимая рука вытягивает из него все внутренности. Он остановился у обочины, и под свежим вихрящимся снегом парня скрутило в бесплодных рвотных позывах. Он никогда еще не чувствовал себя так плохо, и это ощущение не покидало его еще очень долгое время.

В декабре Эннис женился на Альме Бирс, и к середине января та уже была беременна. Сначала Эннис делал разную мелкую работу на ранчо, а потом супруги обосновались в местечке под названием Элвуд-Хай-Топ, к северу от Лост-Кабин, в округе Уашаки, где Эннис стал пастухом на ранчо. Он работал на том же месте, когда родилась Альма-младшая, так он назвал свою дочь. Их спальня наполнилась запахами крови, молока и детских пеленок, звуками плача и чмокания, сонных стонов Альмы — словом, всем тем, что символизирует продолжение жизни для каждого, кто когда-либо имел дело с домашним скотом.

Когда работа на Хай-Топ закончилась, они переехали в Ривертон, в маленькую квартирку над прачечной. Эннис устроился на работу в бригаду дорожных ремонтников, а по выходным подрабатывал на конюшне, в качестве оплаты за содержание там собственных лошадей. Потом родилась вторая девочка, и Альма захотела остаться в городе, чтобы рядом была больница, поскольку малышка страдала астмой.

— Эннис, пожалуйста, давай больше не поедем на эти чертовы дальние ранчо, — попросила она, сидя у мужа на коленях и обнимая его тонкими веснушчатыми руками. — Давай поищем себе жилье здесь, в городе.

— Посмотрим, — ответил Эннис, запуская руку под рукав ее блузы и щекоча шелковистые волосы под мышкой. После этого он опустил жену на пол, пробежав пальцами по ребрам до желейной груди, потом — вокруг выпуклого живота, вокруг колена, потом забрался во влажную впадину, к северу или к экватору, в зависимости от положения наблюдателя. Он не останавливался до тех пор, пока Альма не вздрогнула и не отпрянула, оттолкнув его руку. Тогда Эннис перевернул жену на четвереньки и быстро сделал то, что она ненавидела.

Они остались в этой маленькой квартирке, которая нравилась ему за то, что ее можно было бросить в любую минуту.

Наступило уже четвертое лето после Горбатой горы, и вот в июне Эннис получил письмо от Джека Твиста. Первый признак жизни, который тот подал за все это время.

Друг, я давно должен был написать это письмо. Надеюсь, оно до тебя дойдет. Слышал, что ты сейчас в Ривертоне. 24-го числа я буду в ваших краях, и подумал, что мог бы заехать к тебе и угостить пивом. Черкни мне пару строк, если сможешь. Чтобы я знал, где ты есть.