Ана Матуте - Рассказы

Вечером они поссорились. Легли в постель злые друг на друга.

Такое бывало с ними и раньше, но в последнее время ссоры вспыхивали особенно часто.

В деревне все — а уж о соседке, Марии Лауреане, и говорить не приходится — знали, что в семье у них неладно, и от этого было еще горше — не любила она сор из избы выносить.

Она лежала без сна, глядя в стену. Нарочно отвернулась от него — не хотела на него даже смотреть. Его тело тоже потихоньку отодвинулось, и сейчас он лежал на самом краю кровати. “Того гляди, на пол свалится”, — встревожилась было она, но потом услышала, как он захрапел, и ненависть вспыхнула с новой силой. “Вот он всегда такой. Дикарь неотесанный. Бездушный грубиян”. Он спал, а она все никак не могла уснуть. Лежала, не сводя глаз с беленой стены, отделявшей ее от всего мира — словно она сама себя заключила в тюрьму.

Несчастная она. Да, несчастная! Хотя бы сейчас, самой себе, признайся, наконец. И сама виновата — зачем вышла замуж без любви? Ее мать, простая женщина, крестьянка, не раз говорила, что выходить замуж без любви — грех. Но она была гордячкой. “Гордость всему виной. Хотела отомстить Маркосу, только и всего”. Сколько себя помнила, она всегда была влюблена в Маркоса. Луиса почувствовала, как глаза наполняются горячими слезами. Она закусила губу. Ей вспомнилось время, когда она была юной и счастливой, несмотря на бедность. Лето... Сбор урожая... “Маркос”. Вот они стоят возле окружающей сад стены — она и Маркос. Солнце сияет, слышно, как в канавах за стеной журчит вода. “Маркос...” Почему же все так вышло? Почему? Маркос женился на старшей дочери судьи — неуклюжей, туповатой девице, да еще и не первой молодости. А Маркос на ней женился. “Никогда не думала, что Маркос так поступит. Никогда”. Но почему же, почему ей до сих пор так больно? Ведь столько лет миновало! Она уже, кажется, все забыла — все равно прошлого не вернуть. Да и не мудрено забыть — время, бедность, заботы и не такое из головы выбивают. “Из головы-то они выбивают... но старая боль еще таится где-то в душе, в самом потаенном уголке. И выплескивается наружу в такие минуты, как эта...” Потом она и сама вышла замуж. За Амадео. Он был нездешний. Нанялся работать на шахту. Бедняк из бедняков. На таких даже последние поденщики смотрели свысока. Плохое это было время. Она раскаялась уже в день свадьбы. Не любила она его и знала, что никогда не полюбит. Никогда. Ничего с этим не поделать. И вот что из всего этого вышло. “Неладно мы живем. Ох, неладно! У этого человека нет сердца. Бездушный, черствый, неотзывчивый. Можно быть бедным, но... Я сама из крестьянской семьи, но мы, крестьяне, люди воспитанные, чуткие друг к другу. Сердечные и участливые”.

Да, сердечные и участливые. “И только этот!” В последнее время она часто ловила себя на том, что называет мужа “этот”, вместо “Амадео”. “Если бы у нас хоть ребенок был...” Но детей не было, хотя жили они уже долгих пять лет.

На рассвете она услышала, как он встает с постели. Услышала шаги на кухне, звяканье посуды. Подумала злорадно: “Завтрак себе готовит. Вот и пусть готовит сам. Не буду вставать”. Ужаснулась: “Неужели я его ненавижу?” Думать об этом не хотелось. И она закрыла глаза. Мать всегда говорила: “Ненавидеть — грех, Луиса”. С тех пор как мать умерла, ее слова, которые она прежде пропускала мимо ушей, стали казаться исполненными особого смысла, новыми и пугающими.

Амадео ушел на работу. Как всегда. Она слышала, как хлопнула входная дверь. Потом поудобнее устроилась под одеялом и уснула.

Проснулась поздно и в плохом настроении. Кое-как прибрала в доме. Когда вышла во двор покормить кур, в дверь курятника просунулось лицо — “Вылитый хорек!” - Марии Лауреаны.

— Слышишь, соседка, у вас вчера опять крик стоял...

Луиса кинула на нее гневный взгляд: “А твое какое дело?”

Мария Лауреана довольно улыбалась: “Да ладно, брось.

Мы тут все тебя понимаем. Все, поверь. Он тебя не стоит...”

Соседка еще долго что-то говорила тоном притворного сочувствия. Луиса стояла нахмурившись. Она не вслушивалась в слова Марии Лауреаны, но слышала ее голос, который вливался в уши, словно яд. Она знала все, что ей скажут. Она уже привыкла.

— Брось ты его, брось... Уходи к своим сестрам, и пусть живет, как хочет.

Эта мысль раньше не приходила Луисе в голову, но сейчас она ухватилась за нее: “Вернуться домой!” Снова взяться за крестьянский труд? А что? Разве она к нему с детства не привыкла? “Освободиться от ‘этого’. Уйти от него”. Ее захлестнуло странное чувство: она торжествовала победу, но радость была горькой. “Надо подумать”, — сказала она сама себе.

Однако все вышло совсем по-другому: домой не вернулся он.

Сначала Луиса не придала этому значения: “Вернется, куда денется”. Но прошло уже два часа с того времени, когда он обычно входил в дом. Два часа — а его нет как нет. Она уже давно приготовила ужин и теперь сидела у двери и лущила фасоль. На бледно-голубом небе сияла прекрасная бездушная луна. Гнев Луисы превратился в тоску, и тоска эта проникала все глубже в сердце. “Несчастная я, несчастная!” В конце концов, она поужинала одна. Подождала еще немного и легла спать.

Проснулась Луиса на рассвете от вдруг охватившего ее страха. В постели рядом с ней никого не было. Она поднялась и босиком прошла на кухню. Ужин Амадео стоял нетронутый. В домишке царила тишина. В груди у Луисы похолодело, но она лишь пожала печами и сказала сама себе: “Ну и черт с ним! Пусть убирается со своими причудами!” Потом снова легла в постель и подумала: “Он всегда ночевать приходил”. В деревне редко кто из мужчин всякую ночь проводил дома: все пили в таверне, иногда напивались до бесчувствия. Но “этот” — что правда, то правда — так не поступал никогда. Да что там говорить: странный он, и весь сказ.

Она попыталась уснуть, но это ей не удалось. Слушала, как бьют часы на церкви и думала о небе, залитом лунным светом, о реке, о себе. “Несчастная. Несчастная, и все!”

Наступило утро. Амадео не возвращался. Не вернулся он и на следующий день. И через день. Острая мордочка Марии

Лауреаны возникла в дверном проеме: “Эй, соседка, что происходит? Люди говорят, будто Амадео на шахте не появляется. Ох, дождется — уволят его!”

Луиса побледнела. Почувствовала, как слабеют ноги. “Это от ненависти, — подумала она. — Только от ненависти”. И, глядя в глаза Марии Лауреане, пожала плечами: “Я про то не знаю. И знать не хочу”. Повернулась спиной к соседке и снова принялась за работу.

— Может, оно и к лучшему, — не унималась соседка. — Сколько ты с ним горя хлебнула!

Мария Лауреана ушла, и Луиса снова осталась одна. Совсем одна. Силы покинули ее, и она опустилась па стул. Нож выпал у нее из рук и глухо стукнулся о пол. Ей было холодно. Очень холодно.