Иосиф Гольман - Вера, Надежда, Виктория

Потом все же сказал:

– Я так не думаю, Вера Ивановна.

Развернулся и вышел.

«О Господи, дай мне силы!» – неведомо почему взмолилась атеистка и комсомолка Семенова.

– Мария Григорьевна, продезинфицируйте приемное отделение и коридор к изолятору, – спокойно сказала она. – И проинформируйте кого следует о случае бешенства.

Кого следует – это, по инструкции, главврача Каната Сеймуровича. Потом, одновременно, районную и центральную санэпидемстанции. Скоро здесь будет много народа. Не только врачи, но и милиция. Что-то типа следствия: искать всех, кто был в контакте с больным ребенком. Искать больное животное и других укушенных.

И еще будет очень-очень много писанины.

А мальчик Альберт к тому времени умрет.

Потому что лекарства от бешенства не существует. Вакцина ему не помогла. Может, была просроченная, может, просто недостаточное количество.

Вера Ивановна Семенова положила руки на белый столик, а лицо – на руки, и тихонько, поскуливая, как щенок, заплакала.

Гаврилыч вернулся из изолятора.

Погладил ее по голове своей большой, тяжелой рукой.

– Ничего не поделать, – вздохнул он. – На все воля божья.

Потом пришла Марья Григорьевна.

И не одна, а с Канатом Сеймуровичем. И ладно бы только с ним! Верочка слышала звук мотора подъехавшего «газика», но не связала его с происходящими событиями.

А между тем в маленький приемный покой вошли еще двое: начальница местной санэпидемстанции, полная властная женщина лет сорока, и мужчина, незнакомый Верочке, зато хорошо знакомый всем остальным – лично первый секретарь районного комитета партии. То есть человек, работающий на территории в несколько сот квадратных километров и богом, и царем, и героем одновременно. По крайней мере, до тех пор, пока его не снимут с должности более высоко стоящие боги и цари из единовластно правящей партии.

– Девушка, вы что тут себе позволяете? – с порога начал он. – Какое, к черту, бешенство?

Секретарь горкома сам был в бешенстве, причем в полном.

– Вера Ивановна, – мягко начала дама. – У нас в районе последний случай бешенства еще до войны был! А вы представляете, что сейчас тут начнется? Не может это быть бешенством. Неоткуда ему взяться по эпидемиологической обстановке. Тем более и доктор Колосов с вашим мнением не согласен.

Верочка молчала. Она просто и не знала, что ответить. Ее совершенно не волновало, что здесь сейчас начнется. Вот Алик ее волновал. Она невольно думала: как он там сейчас, один в зарешеченном изоляторе?

– Вот что, милочка, – это солидно вступил Канат Сеймурович. – Запишите в карту предположительно воспаление легких. И никаких оповещений в область. А чтоб вы не волновались, оставьте мальчика в изоляторе. Никаких санкций к вам принято не будет. Любой врач имеет право на ошибку.

– Конечно, конечно, – подтвердил сменивший гнев на милость секретарь горкома. – Кто ж будет гробить молодежь. На ошибках учатся.

Он уже повернулся к выходу, когда услышал:

– Я запишу в карту то, что считаю правильным, Канат Сеймурович. И Марье Григорьевне я все указания дала. Хотите отменить – отменяйте. Но только письменно.

В приемном покое воцарилась тишина.

Гробовая тишина.

Хозяин района спросил у санитарной начальницы:

– Вы дадите такое распоряжение?

– Да… Но… Вы понимаете… – забормотала та, вмиг потеряв всю властность.

– Да или нет? – четко спросил тот. – Вы же мне сами говорили, что бешенство в районе исключено.

– Практически – да. Но теоретически…

– Ясно, – сказал тот и, рубанув воздух рукой, вышел на улицу.

– Вы понимаете, что поставили на карту свою карьеру? – спросила дама.

– Мне наплевать, – устало ответила Верочка. Ей и в самом деле сейчас было наплевать на карьеру. Ее неудержимо тянуло в изолятор, к мальчишке. Хотя умом она понимала, что этого делать не следует.

И еще: она была бы счастлива, если б ее диагноз не подтвердился. Пусть даже и ценой карьеры.

Скоро в больничке стало тихо. Местная знать разъехалась. Телеграмма в область ушла. Никто не решился ее тормознуть.

Верочка прошла к изолятору.

Посмотрела внутрь через застекленное и зарешеченное окошко.

Там, намертво привязанный к железной койке, лежал маленький немчик. Только теперь он был похож не на ребенка, а на угасающего серолицего старичка.

Ее карьере ничто не угрожало. К ночи Алик будет мертв.

Она вышла во двор.

Подошла к все там же стоявшей Марте. Хотела сказать что-то успокаивающее.

Вместо этого снова разрыдалась.

Марта тоже плакала, но тихо. Она обняла докторшу за плечи, прижала к себе.

– На все воля божья, – сказала Марта».

Я еще раз перечитала написанное.

Мальчишку было ужасно жалко.

И Марту. И Бабулю, конечно. Она ведь тогда тоже потеряла ребенка, своего ребенка. Ей, как и всему больничному персоналу, сделали множество уколов антирабической вакцины. Тогда это было небезопасным делом, и у Бабули случился выкидыш.

И с мужем своим она после этой истории разошлась. Не сразу, постепенно. Он требовал, чтоб она бросила работу, убивающую его нерожденных детей.

Она не бросила.

Так и расстались.

Перечитала и расстроилась.

Нет, как будущему литератору и журналисту, текст мне понравился.

Но я, как и Бабуля, легко бы пожертвовала любым текстом и даже любой Гонкуровской или Нобелевской премией, лишь бы сыновья Марты и Бабули остались живы.

Как же она ненавидела московские пробки!

Они и на свежем воздухе не радовали. Здесь же, в тоннеле под Садовым кольцом, они бесили вдвойне. Бесили всем: тупой тратой драгоценного времени, выхлопной вонью в салоне, фильтр по предзимнему времени не справлялся. Даже тем, что теоретически разноцветные автомобили – шедевры современного дизайна – здесь, в желто-ртутной тоннельной полутьме, да еще покрытые липкой московской дорожной грязью, становились одинаково серыми и неприятными. Как какие-нибудь фантастические зверюги из малобюджетного триллера. Пожрали своих хозяев-водителей и не выпускают из чрев.

В этот момент зазвонил телефон.

Надежда схватила сумку и начала вслепую, на ощупь, перебирать ее содержимое. Проще найти иголку в стоге сена, чем трезвонящий мобильный в дамской сумке. Тем более что размеры модного аксессуара были вполне серьезными – куда ж деваться бизнесвумен, которая и выглядеть хочет красиво, и кучу рабочих документов, совершенно необходимых, с собой возит?

Слава богу, звонивший дождался. Видно, очень надо.

Голос был тревожный и, похоже, заплаканный.

– Господи, Вичка? Ты? Что случилось? – испугалась Надежда.

– Нет, Надежда Владимировна. Это я, Маша Смирнова. У нас обыск! Тут такое делается! Я из туалета звоню!