Элисон Лури - Иностранные связи

Ру мечтала в июне поехать в Лапландию снимать белые ночи, ледники, северное сияние, оленей. «Пейзажи Снежной королевы», — объясняла она. Но что толку думать о Ру, твердит себе Фред, стоя уже на платформе в ожидании поезда на запад. Она не любит меня и никогда не любила; она оскорбила меня и, может быть, предала; сказала, что не хочет меня больше видеть. И я, после всего что случилось, видеть ее не хочу.

Несмотря ни на что, Фред видит Ру внутренним взором: широко раскрытые темные глаза, жесткие волосы; вот она рассказывает о зеленых льдах, о высокогорных цветах… Ру предавала его уже тогда. Фотографировала, а то и трахалась — иначе, приличней, и не скажешь — с теми двумя! И что самое страшное, она и его тогда фотографировала, и с ним занималась любовью. В те последние, необычайно теплые ноябрьские недели Ру была еще более оживленной, чем обычно, еще больше похорошела, вся светилась радостью, потому что готовилась к своей первой персональной выставке и собиралась (как она думала) с Фредом в Лондон.

Выставку Ру решила назвать «Творения природы». Большинство снимков были сделаны в округе Хопкинс, некоторые из них для газеты, где Ру работала. Позже Ру клялась, что предлагала Фреду посмотреть фотографии, пока не вставила их в рамки, а Фред сам не захотел. Но, насколько он помнит, Ру сказала, что лучше увидеть всю выставку целиком.

Еще Ру говорила, что якобы велела ему ждать сюрпризов и сомневалась, будет ли он доволен, но Фред ничего такого не припомнит. Помнит только, что однажды она сказала:

— Я возьму несколько твоих прошлогодних летних фотографий, ладно? Лица твоего видно не будет.

На что Фред, к несчастью, — видимо, был увлечен работой — согласился. Ру действительно не раз повторяла, что кое-кому ее выставка не понравится, однако, по мнению Фреда, преподнести правду таким способом еще хуже, чем солгать. Фред и без того знал, что есть люди, которым фотографии Ру не нравятся, кому неприятно видеть нищету или изнанку американской мечты.

Холодным ясным ноябрьским днем, за час до открытия выставки, Фред вошел в галерею. В первом, большем из двух залов, подле кубка с кроваво-красным пуншем и аккуратно расставленных тарелок с сырными кубиками, нанизанными на зубочистки, Фред и Ру в последний раз тепло и безмятежно обнялись. Вокруг висели парами фотографии Ру. Она объединила снимки живых существ и неживых предметов, чтобы подчеркнуть их сходство. Некоторые из пар Фред уже видел, другие были новые — насекомые с усиками и телевизионные антенны на крыше, круп Шары и персик. Одни пары были трогательные и забавные, другие откровенно сатирические: двое жирных политиков, а рядом — два быка мясной породы. Но общее настроение выставки, по сравнению с другими, более ранними, было теплое, даже лирическое. Три года счастья, думал дурачок Фред, держа в объятиях свою талантливую жену, научили ее видеть в мире прекрасное и забавное, а не только уродливое и трагическое.

— Все здорово, Ру, — сказал он. — Просто замечательно. — Выпустил жену из объятий и вошел во второй зал.

Первое, что он увидел на фотографиях, — это себя. Точнее, кусочки себя: увеличенный левый глаз с длинными ресницами, а рядом — гигантский паук; рот с поджатыми губами — и изогнутый побег бугенвиллей; загорелые колени — и корзина румяных яблок. Фреда восхитила изобретательность Ру, но он слегка смутился. Как Ру и обещала, лица его почти не было видно; просто так не скажешь, кто это, хотя многие догадаются. Фред глянул на Ру (на лице ее застыли — сомнений быть не могло — смятение и тревога), потом — на следующую пару снимков. Рядом с прекрасной цветной фотографией грибов, торчащих из лесного мха — крепких, покрытых капельками росы, — красовался снимок его собственного напряженного члена, тоже с капелькой на конце. Фред вспомнил фотографию, с которой он был взят и увеличен. Никогда не ожидал он, что снимок выставят на всеобщее обозрение.

— Бог мой, Ру!

— Я же тебя предупреждала. — Ее полные, сочные губы дрогнули. — Я просто не могла его не выставить, он такой красивый! И если уж на то пошло, — голос ее, как бывало иногда, зазвучал напряженно, сухо, — никто ведь не догадается, что он твой.

— Господи, да чей же еще?

Ру молчала. Но, как вскоре узнал Фред, на этот вопрос был ответ. На стенах, рядом с его собственными фотографиями, висели и чужие. В том числе и члены — точнее, два члена. Не так сильно увеличенные (в обоих смыслах), но тоже небезынтересные. Один — длинный, но тонкий, среди жидких курчавых волосков — соседствовал со снимком побега спаржи. Второй, покороче и потолще, весь в темных веснушках, — с фотографией тяжелого, ржавого засова на двери старинного амбара.

За этим закрытым просмотром последовали ссоры — бурные, яростные, нескончаемые. Ру не стала убирать ни одну из фотографий, ни до открытия выставки, ни после. Ее поддержали владелицы галереи, две ярые феминистки — худенькие, обманчиво спокойные. А Фреду-то они поначалу казались такими славными. Отказалась Ру и назвать имена двух других моделей — их чувства она щадила явно больше, чем чувства мужа («Честное слово, не могу. Я обещала сохранить их инкогнито»).

Фред возмутился, стал говорить о «хорошем вкусе» и тому подобном. Ру принялась на него орать:

— Знаешь ли, милый мой, что это такое? Сплошная чушь и лицемерие. Как насчет художников и скульпторов-мужчин, которые веками использовали женские тела? Фотографы, кстати, тоже: у них женщины бывали похожи то на фрукты, то на песчаные дюны, то на чайные чашки. Целая комната сисек и попок — это да, это прекрасно, это Искусство! Но только попробуйте с мужчинами проделать то же самое! Что ж, очень жаль. Выходит, вам можно, а нам нельзя?

— Ладно, — согласился тогда Фред. — Хочешь фотографировать красивых мужчин — их тела, руки, ноги, плечи — пожалуйста! Даже мужские задницы, в конце концов…

По-прежнему вне себя от ярости, Ру перебила его:

— Нет, приятель, дело не в этом. Женщинам, в отличие от гомиков, нет дела до мужских задниц.

Ну да, зато им есть дело — не было нужды это говорить — до мужских членов.

В то же время Ру упрямо твердила, что не была близка ни с кем из своих неизвестных моделей.

— Ума не приложу, отчего они так возбудились. Многих людей возбуждает, когда их снимают. Думаешь, если бы я спала с другим, я бы повесила на выставке снимок его члена? По-твоему, я такая дрянь?

— Не знаю, — ответил Фред устало и сердито. — Я теперь вообще не знаю, чего от тебя ждать. Да и какая разница?

Ру метнула на него гневный взгляд.

— Правы были Кейт и Гарриет, — сказала она. — Ты и впрямь свинья-женоненавистник.

Глубоко под землей, на станции метро «Тоттенхем-Корт-роуд», к холодной, грязной платформе, на которой стоит Фред, подходит поезд. Фред садится в вагон, на душе у него тревога и мрак, как всегда, когда наперекор здравому смыслу он начинает думать о Ру. От нее надо освободиться, ее нужно забыть, оставить в прошлом. Их брак — ошибка, неудавшаяся затея, которая заставила его трезво взглянуть на себя и на мир; может быть, он стал мудрее, но при этом ожесточился.