Николай Шмигалёв - Почти как три богатыря

Где-то на крайнем полюсе:

«А вы, простите кто? Спецкорр «ЖБ»? Идиотское имечко, сочувствую. Да, вы по адресу. Это я тот самый, королевич Полисей. Что значит «ишь ты, не перепутал»? На всю Аркфрику это единственный ледовый дворец. Сложно его с чем-нибудь ещё перепутать. Не таким себе представляли? Излишки веса – издержки профессии. А бороду отпустил для солидности. Ну и что, что на деда Мороза похожь. Мне я такой больше нравлюсь. Вы ещё Искалибура не видели. Он вообще как бегемот отъелся. Не знаю, как вы меня здесь, на краю света, отыскали: кроме троих моих, э-э. друзей, никто больше не знал, что я здесь, среди снегов обосновался. Королица их, Надежда, точно помню, была невменяема. И я не думаю, что кто-нибудь из них проболтался. Хотя, в принципе, я из этого государственного секрета и военной тайны не делал. Просто перед царём Владибором неудобно, не сдержал слово, не смог исполнить договорные обязательства – убить эту оригинальную троицу. Рука не поднялась своих спасителей порубить в капусту. Почему в капусту? По-другому рубиться не умею. Да, я такой! Если делать дело, то делать его умело, если гулять, то гулять смело. Хм, кстати, можно использовать как афоризм или даже как пословицу: умело сделал дело – гуляй после дела смело! Или, как-нибудь попроще можно. На досуге отшлифую. Что у нас с Хельгой? Живем, душа в душу. По хозяйству ей помогаю, за всей ледовой территорией присматриваю. Нет, в тёплые края не тянет. Если только одним глазком посмотреть. Вообще планируем смотаться под Новый год на недельку-другую за пределы полярного круга, только не на кого царство оставить. Хельга предложила опять отправить своего белого и пушистого питомца, дабы управляющего подыскал. Я же думаю это не самая лучшая идея. Опять на международный конфликт можно нарваться. А оно нам надо?! Я от ратных дел теперича стараюсь держаться подальше, тем паче, боюсь в политику вляпаться. Если вы слышали, я раньше был мастером по поиску неприятностей себе на одно место. Лучший следопыт, так сказать. Мой портрет даже в главном кухонном зале замка рыцарей круглого шведского стола среди передовиков нашей отрасли целых три сезона провисел. Теперь же я больше по философской части, перекладываю жизнь знакомых рыцарей в притчи. Зачем? Когда заканчивается одна история, должна начинаться другая. Например? Ты молод ещё, всё равно не поймёшь. Хорошо, вот одна из последних. Про Осю и Росю.

Ну, слушай!

Старая кляча каурой масти понуро плелась по узкой лесной тропинке. Её всадник дремал в седле, изредка поднимая голову, чтобы оглядеться вокруг. Он был одет в стальные рыцарские доспехи, а его лицо и голова надёжно сокрыты под тяжёлым шлемом с опущенным забралом. Некогда пунцовый плащ всадника, ниспадавший с его плеч на тощий лошадиный круп, весь был дыряв и грязен, копьё – символ силы, как и тяжёлый щит, были давно выброшены им, как излишняя обуза, а доспехи изъедены ржой, которая, словно чёрная плесень, покрывала некогда блестящий металл. Только рукоять болтавшегося в ножнах меча мерцала отполированным серебром. Было видно, что не единожды ложилась на неё ладонь хозяина.

Человек, дремавший в седле, начинал свой путь от отчего порога, как обычный «лэнселот», то есть странствующий рыцарь, но в своих тщеславных юношеских мечтах он грезил себя «ролэндом», героем, прославившим свою землю. Правда за долгие годы странствий он получил только жалкое прозвище бродячего рыцаря Освальда, то есть бесславного выходца из восточных лесов. За весь многолетний нелёгкий путь Освальду не посчастливилось совершить ни одного героического подвига, или, хотя бы, какого-либо запоминающегося поступка: драконы к этому времени уже были полностью истреблены его более удачливыми странствующими коллегами, великаны существенно измельчали, растворившись в общей массе, принцесс больше никто не воровал, разбойники с больших дорог и лесных вертепов перебрались в каменные замки и города, а истребление иных тварей, будь то огромные вепри, вытаптывавшие поля и огороды герцогов и ландграфов, или бешеные единороги (так в эту пору называли северных носорогов, тоже находившихся на грани исчезновения), было воспрещено указами и конвенциями правителей тех или иных королевств, через которые лежал путь рыцаря. Да, что говорить про подвиги, если и с обычным запоминающимся поступком были, мягко говоря, затруднения. Даже ветряные мельницы, с которыми, в крайнем случае, можно было сразиться, для вполне экстравагантного поступка, и те давно обветшали и пришли в негодность, а им на смену появились изрыгающие смрад и огонь, паровые мукомольни, которых Освальд, честно признаться, побаивался больше чем огнедышащих драконов (от последних-то хоть ясно было чего ожидать).

Конечно же, в пути он частенько хватался за рукоять своего верного меча, заслышав призывы о помощи, и мчался туда, где срочно требовались его сила и доблесть. Но каждый раз ему приходилось разочарованно отпускать рукоять, так и не оголив лезвия. Помогать чинить отвалившееся колесо крестьянской телеги, пусть и на безлюдной лесной дороге, пусть и в надвигавшихся сумерках, или разнимать дерущийся у придорожной корчмы пьяный сброд, пусть и все на одного, пусть и с ножами, было делом далеко не рыцарским и могло лишь, как ему казалось, навредить его будущему имиджу. В такие моменты Освальд опускал забрало и, презрительно глядя сквозь смотровые щели в нём, бряцая начищенными латами, гордо проезжал мимо, не реагируя на мольбы о помощи.

Годы шли, доспехи теряли первоначальный блеск, покрывались ржавчиной, рыцарь с лошадью старели, а подвиг всё никак не подворачивался.

С годами Освальд стал сентиментальнее и уже не раз ловил себя на мысли, что готов помочь даже черни, пусть то будет оступившаяся в канаву уличная девка или упавшая в овраг овца у какого-либо юного пастушка. Но о помощи его уже никто не просил. Когда он в очередной раз появлялся в деревне, или кому-то встречался в пути, все замолкали, провожая настороженным взглядом «ржавого рыцаря» с закрытым забралом. Даже пьяные кабацкие дебоширы останавливали выяснение отношений, пока тощий круп его рыцарского коня не скрывался в другом конце селения.

За годы странствий Освальд так и не обзавёлся семьёй. Ни одну девушку, встреченную им на своём пути, в приветливо (на первых порах, естественно) открытых дверях домов благородных маркизов или баронов, он не смог назвать своей дамой сердца: у одной слишком пухлые «неаристократические» губы, у другой – смуглая «неблагородная» кожа, у третьей – большой «крестьянский» бюст. Уязвлённые его спесивой дотошностью девушки, что поделать, ну никак не походили на тот образ, который он рисовал в своих вполне прагматичных фантазиях.