Филип Рот - Немезида

— Я сожалею, что уезжаю, мистер О'Гара. И сожалею, кроме того, — произнес он на более высокой ноте, чем намеревался, — что не смог пойти в армию. Сильней сожалею, чем вы думаете. — И добавил на свою голову: — Я должен уехать в лагерь. У меня нет выбора.

— Что? — вскинулся О'Гара. — Нет выбора? Да что вы мне заливаете! Есть у вас выбор, и вы его сделали: драпать от полио. Нанимаетесь на работу, тут вдруг бац, полио — ну и к черту ее, эту работу, к черту все обязательства, ноги в руки — и бежать без оглядки. То, что вы делаете, называется драпать, Канцер, атлет вы наш, мировой чемпион. Оппортунист вы, Канцер. Сказал бы хуже, но хватит и этого. Оппортунист, — с отвращением повторил он, как будто это слово охватывало собой все низменные побуждения, которым способен поддаться мужчина.

— У меня в лагере невеста, — малоубедительно возразил мистер Кантор.

— У вас была в лагере невеста, когда вы нанимались на площадку в Чанселлор.

— Нет, не было, — торопливо сказал он, как будто для О'Гары это могло иметь значение. — Мы только на этой неделе решили пожениться.

— Ладно, хватит, у вас на все найдется ответ. Как у этого, с Пешайн-авеню. Вы, еврейские ребята, за ответами в карман не лезете. Нет, вы не дураки, нет — но и О'Гара не дурак, Канцер. Ничего, ничего. Кого-нибудь да найду на ваше место, не все в городе такие, как вы. А вам на здоровье жарить с подружкой на костре зефирчики в вашем распрекрасном детском лагере.

Унижение оказалось не меньшим, чем он думал, но, так или иначе, дело было сделано. Оставалось проработать три дня на спортплощадке и не заразиться полио.

Раньше он никогда не бывал ни в Поконо-Маунтинз, ни в сельских районах на северо-западе Нью-Джерси у границы с Пенсильванией. Проезжая на поезде мимо холмов, лесов и возделанных полей, он невольно представлял себе, что совершает куда более далекое путешествие, чем всего-навсего в соседний штат. В плавном движении по местам, совершенно ему не знакомым, было нечто эпическое — это ощущение возникало у него и раньше, во время редких железнодорожных поездок, в том числе по Джерсийской линии, которая вела на атлантическое побережье: ощущение, что перед тобой вот-вот откроется новое, неизведанное будущее. Всего за пятнадцать минут до Страудсберга — там ему надо было выходить — открывался впечатляющий вид на Делавэр-Уотер-Гап, разрыв в горной цепи, сквозь который течет река Делавэр, разделяющая Нью-Джерси и Пенсильванию; это зрелище добавило поездке значительности, уверило его — конечно, беспричинно, — что никакая враждебная сила не сможет в погоне за ним преодолеть этот мощный природный барьер.

Впервые за три года, прошедшие после смерти деда, он уезжал от бабушки, оставляя ее на попечение соседей более чем на уикенд, и впервые он вообще покидал город более чем на два-три дня. И впервые за последние недели он не тонул в тяжких думах о полио. Он по-прежнему горевал о двух умерших мальчиках, его по-прежнему угнетала мысль о других его подопечных, которых свалила болезнь, грозя смертью или увечьем, но не было чувства, что он дрогнул под натиском бедствия или что кто — нибудь другой мог бы выполнять его работу более добросовестно. Прилагая все силы и всю изобретательность, он стойко выдерживал тяжелое испытание — а потом решил, что выдержал, что с него довольно, и уехал из жуткого города, содрогающегося от эпидемии и поминутно оглашаемого сиренами "скорой помощи".

В Страудсберге в старом лагерном автофургоне его ждал Карл, шофер Индиан-Хилла, большой, лысый, застенчивый, с детским выражением лица. Карл приехал в город пополнить запасы и встретить Бакки. Когда Бакки пожимал ему руку, им владела одна мысль: на этой руке нет полио. И тут прохладно, почувствовал он вдруг. Даже на солнце — прохладно!

Он положил свой вещмешок в кузов, и они поехали — сначала по симпатичной главной улице городка, застроенной двух — и трехэтажными кирпичными зданиями с магазинами на первых этажах и деловыми офисами выше, потом, повернув на север, стали медленно подниматься в гору по извилистой дороге. Проезжали мимо ферм, где паслись коровы и лошади, время от времени ему попадались на глаза фермеры на тракторах. Силосные башни, амбары, низкие сетчатые ограды, сельские почтовые ящики на деревянных столбах — и нигде никакого полио! В конце затяжного подъема у крутого поворота на ответвлявшуюся от асфальта узкую грунтовую дорогу был установлен знак с надписью: лагерь индиан-хилл, выжженной на деревянной доске, и с картинкой внизу, изображавшей индейское коническое жилище типи в кольце огней (та же эмблема была нарисована сбоку на автофургоне). После двух тряских миль через лес по жестким ухабам петляющей грунтовой дороги, которую, по словам Карла, нарочно оставили в таком виде, чтобы отвратить от поездок в Индиан-Хилл любой транспорт, кроме лагерного, они выехали на открытый зеленый овал, откуда начиналась территория лагеря. Впечатление сильно напомнило ему то, что он испытывал, входя с Джейком и Дэйвом на стадион Рупперта, где "Ньюарк беарз" играли первую в сезоне воскресную двухматчевую серию: после тусклых стадионных преддверий вдруг открывался ярко освещенный проход к трибунам, а за ним — обширное пространство подстриженной травы, таившееся посреди одного из самых уродливых районов города. Но там было игровое поле, ограниченное трибунами, здесь — широкий простор. Здесь панорама была безгранична, здесь убежище было еще намного красивей, чем домашнее поле "Беарз".

В центре овала высился металлический флагшток с американским флагом, чуть пониже висел флаг с эмблемой лагеря. Рядом стояло опять-таки типи — шатер высотой футов в двенадцать-пятнадцать на каркасе из длинных шестов, торчавших сквозь открытую макушку. Серый брезент был вверху украшен узором из двух рядов зигзагов-молний, у основания — волнистым узором, который, должно быть, символизировал горную гряду. По разные стороны от типи виднелись два потемневших от времени тотемных столба.

Ниже по склону холма блестело металлическим блеском большое озеро. Вдоль берега шел деревянный причал, и три узких деревянных пирса, отстоявшие друг от друга футов на пятьдесят, выдавались в озеро примерно на сотню футов каждый; в конце двух из них имелись помосты для прыжков. Там, видимо, и было поле деятельности водного инструктора. Марсия сказала ему, что озеро питают природные ключи. Эти слова прозвучали в его ушах как название одного из земных чудес: "природные ключи" — это еще один способ сказать: "никакого полио". Под галстуком на нем была белая рубашка с короткими рукавами, и, выйдя из машины, он ощутил кожей рук и лица, что воздух тут даже прохладней, чем в Страудсберге, хотя солнце светило вовсю. Вскидывая на плечо вещмешок, он испытывал восторг человека, начинающего все сначала, острое, пьянящее чувство новизны: "Я живу! Живу!"