Ирина Велембовская - Женщины

В деревне-то все друг с другом здоровались, знакомые и незнакомые.

…Дуська пришла наконец оживленная, с какими-то покупками. После уличной жары сразу заперлась в ванной, зашумела водой. Когда вышла оттуда с сырыми, потемневшими до черноты волосами, объявила Але, что работа ей будет: в отделочный цех ученицей — к ней, к Дуське. Учиться три месяца, потом присвоят разряд.

— А где жить? — осторожно спросила Аля.

— С жильем заминка. Учащихся общежитием не обеспечивают. Ну, да у меня три-то месяца проживешь. Дорого не возьму. У нас тут за койку рублей по пятнадцать, по двадцать берут. А я двенадцать. Свет, газ, вода — это все в эти же деньги. — И увидев Алину растерянность, спросила: — Что, не согласна?

— Согласна, — не глядя на нее, тихо ответила Аля.

Она вдруг почувствовала, что не так-то легко ей будет вырваться из этой «однокомнатной», и, значит, долго не повидать своего сыночка и светлоглазую ворчуху мать. Как они там? Сидят небось у хатки, смотрят на гусят, и бабушка говорит: «И где там, Славик, наша маманька? И где она там плясы танцует, песни поет?.. Позабыла небось нас с тобою…»

Аля отошла к окну, чтобы Дуська не заметила, как запрыгали у нее губы и налились слезинками глаза.

…Этим же вечером Аля увидела Дуськиного «человека». Он пришел часу в девятом. Действительно, красивый, только угрюмый, немногословный парень, с большими, но пустыми глазами. Он почему-то не снимал кепки, даже когда сел на диван, словно забежал на одну минуту и вовсе не собирался гостить долго.

Дуська на кухне жарила котлеты, чистила селедку.

— Жора, бычки в томате открыть? — крикнула она.

— Открывай, — равнодушно ответил тот.

Пока они ели, пили «московскую», а потом чай, этот Жора ни слова почти не сказал. И ел так, как будто делал одолжение. Один только раз в нем мелькнуло оживление, и он вдруг спросил Алю:

— А вы с нами не выпьете?

— Я вино не пью, — коротко сказала Аля. И поймала тревожный Дуськин взгляд, который она перекинула на нее со своего любезного.

«Чего это она? — удивилась Аля. — Нужен он мне, идол такой немой!» Она любила ребят веселых, с интересным разговором. Может быть, потому и поддалась тогда своему несостоявшемуся жениху, который знал подход, умел голову закрутить.

— Я улицу пойду погляжу, — поняв, что нужно уйти, сказала она Дуське.

— Далеко не уходи, а то с милицией разыскивать придется, — отозвалась Дуська, сразу успокоившись.

Аля сбежала по лестнице и долго ходила по скверику возле завода. Ходила, пока совсем не стемнело и не осталось ребятишек, только кое-где сидели на лавочках парочки. Уйти далеко Аля не решалась. И когда ей уж очень захотелось спать, она рискнула тихонько стукнуть в дверь. Открыла ей Дуська не сразу. Аля увидела, что ее матрасик постелен теперь в кухне, между столиком и газовой плитой. Жоркина кепка висела в коридоре на вешалке.

— Слушай-ка, — шепотом сказала Дуська. — Ты меня при нем тетей Дусей не зови. Какая я тебе тетя? Всего лет на десять постарше… Я сказала, мы подруги. Поняла?

Был конец ноября, а снегу уже насыпало много. На заводской территории все пиломатериалы занесло. Груды отходов — как снежные горки для ребят. У входа в отделочный стоят друг на дружке прикутанные брезентами, рогожами готовые отполированные гардеробы, письменные столы. Нижние прямо в снегу.

«Руки отшибить надо!» — подумала Екатерина Тимофеевна, хотя и знала, что со складскими помещениями плохо, а заказчики не спешат брать: импортная мебель перебивает.

Вошла в полировку, где было очень тепло, даже жарковато: на большой плите грелось несколько клеянок с густым казеином. И хотя крутился вентилятор, в цехе жил густой спиртовой запах. Но для Екатерины Тимофеевны это было привычно.

— Что ж ты бутылку-то не заткнешь! Ведь выдыхается политура, — остановилась она возле крайней работницы. — Если думаешь, Клава, ребенка в санаторий летом посылать, с заявлением не тяни, теперь подавай.

Тут же заметила, что у другой, у пожилой работницы руки в бинтах, только коричневые пальцы свободные.

— Что это ты, Лиза?

— Да вот лак…

Оказалось, лак выдали едкий. Екатерина Тимофеевна удивилась: почему же не слили и обратно в лабораторию не отправили? Сменный мастер стал оправдываться: хотел слить, а они, чертовы куклы, не дают. Говорят, что очень спорый этот лак. Раз-другой им покроешь — шик и блеск!

— А руки травить?

— Что руки! — усмехнулись полировщицы. — Кожа слезет, новая нарастет, а к празднику деньги нужны.

Екатерина Тимофеевна сама собрала с верстаков банки с темным густым лаком. Сказала мастеру:

— Вот я на тебя охрану труда напущу. У вас в голове-то что есть или нет?

И пошла к верстаку, где работала Дуська Кузина.

— Здравствуй, Дусенька!

— Привет, Катюня!

Через Дуськино плечо Екатерина Тимофеевна заглянула, как работает ее ученица. Аля, пригнувшись и чудно закусив губу, усердно терла ватным тампоном по кроватной филенке. «Правильно действует, — отметила про себя Екатерина Тимофеевна, — на края налегает, а середка, она сама заполируется». И спросила громко:

— Как ученица твоя, Дусенька? Давно она у тебя?

— Да месяца три, наверное…

— А не больше? Помнится, летом их набирали. Когда ж на разряд выводить ее думаешь?

Дуська быстрым, по-птичьи зорким взглядом оглянулась сперва на Екатерину Тимофеевну, потом на Алю. Быстрые пальцы еще ловчее завертели деревянный карнизик от шкафа.

— Далеко ей еще до разряда. Загрунтовать кое-как загрунтует, а изделие ей самой кончить слабовато. Пробовала давать: она масла наворотит, да и размазывает год целый… Чего она заработает, одну-то ее работать поставить?

Екатерина Тимофеевна заметила, как щеки у Али вспыхнули, она почему-то зажмурилась и низко наклонилась над верстаком. Екатерина Тимофеевна оценила обстановку.

— Одно из двух, Евдокия Николаевна: или она дурочка круглая, или ты плохо учишь, — спокойно сказала она. — За полгода медведя выучить можно.

— Так возьми да научи, — сухо отозвалась Дуська. — Думаешь, она мне нужна больно? Копейка ее, что ли, на меня идет? Слава богу, сама больше других зарабатываю.

— И хорошо. Никто тебя ни в чем не подозревает, — еще спокойнее пояснила Екатерина Тимофеевна и сделала знак Дуське, что шума не надо. Тем более что другие бросили работать, стали прислушиваться.

Кто-кто, а Екатерина Тимофеевна, сама отработавшая в цехе чуть ли не пенсионный срок, знала, есть ли выгода мастеру иметь ученицу. Если уж действительно неспособная какая-нибудь попадется, то с такой только горя хватишь и время зря проведешь. А если маломальски сообразительная девчонка, то она плохо-бедно в месяц на пятнадцать-двадцать рублей наработает для мастера. И за обучение та получит еще десять рублей. Вот некоторые и тянут, не торопятся на разряд выводить. Все секреты отделки на конец приберегают, держат учениц на самых простых операциях.