Ирина Велембовская - Женщины

Екатерина Тимофеевна добралась до самого больного. Дуська сидела притихшая, как побитая. Но Екатерина Тимофеевна решила бить до конца.

— И еще скажу: койка ей в общежитии завтра же будет обеспечена. А станет работать как следует, комнату выхлопочу. Во всем помогу. Может, то из нее сделаю, чего из тебя, дуры, сделать не сумела…

— Что ж, делай, — тихо сказала Дуська, встала, надела шубку, ушла.

Дня за три перед Новым годом, выходя из своей квартиры, Екатерина Тимофеевна нос к носу столкнулась с Алей. Та несла что-то завернутое в платок.

— А я к вам… Мне вот мать двух петухов прислала. А зачем они мне? Возьмите, они хорошие, молодые…

— Сама ты петух! — покачала головой Екатерина Тимофеевна. — Богатая какая: не нужно ей!

Она видела: Аля хочет отблагодарить чем может. И не взять — значит обидеть. Нашла выход:

— Приходи ко мне Новый год встречать. Зажарим твоих петухов, посидим, по рюмке выпьем. Компания у нас, правда, вдовья, но авось не соскучишься.

Под праздник, еще семи часов не было, Аля уже явилась. В новом шелковом платке, круглолицая, забавная в своей торопливости.

— А майонез этот у нас в деревне тоже продают, — заявила она, помогая делать винегрет. — Только мама у нас им брезгует, маслом заправляет. На этот счет она у меня отсталая. И технику не признает: я хотела электрическую печку купить, а она ни в какую. «Это, — говорит, — не каша, которая на электричестве. Каша тогда, когда она в вольном духу, в печи часочков пять потомится. А электрическую ешь сама…» Чудно, верно? А пирожки у нас мама с калиной уважает. Я ее тоже люблю, калину. Только от нее пахнет дюже, когда паришь…

Екатерина Тимофеевна делала свое дело, но внимательно слушала, что болтает Аля. Та все вспоминала мать, но о сыне ни разу не проговорилась. И Екатерина Тимофеевна прикидывала, как бы незаметно, необидно дать ей понять, что уже все известно.

— Женек мой что-то запропал, — сказала она как бы между прочим. — Должен забежать переодеться, а потом — к товарищу всем курсом Новый год встречать. Хороший у меня парень Женька! Вот прибежит — познакомишься. А твоего мальчика как зовут?

Аля растерялась, испугалась.

— Славиком… — шепотом сказала она.

— К празднику послала чего-нибудь?

— Костюмчик с начесом… и драже в коробочке.

Екатерина Тимофеевна сдержала улыбку.

— Драже! Такого бы тебе драже всыпать!.. Как же ты такого маленького сынка оставила? Везла бы его сюда. Уж как-никак, а помогли бы тебе и здесь его на ноги поставить.

— Да кабы я знала!.. — вспыхнула Аля. — Мне сказали: «Кто вас там ждет?» Знаете, как я это все переживаю! Славку каждый день во сне вижу. Сегодня вот видела, будто он один в луг убежал… Я ищу его, а он в ромашки сунулся и лежит. И будто вижу, что он цветки рвет и в ротик пихает. Я как зашумлю — и проснулась!.. Вы не знаете, Екатерина Тимофеевна, к чему такой сон?..

Женька появился в десятом часу. Высокий, черноватый, большелицый. Рука, которую он сунул Але, и с мороза была горячая и крепкая, как чугун. На Женьке был надет бурый мохнатый свитер, а сам он, широкогрудый и низкорослый, казался похожим на молодого медведя-добряка.

— Я, мам, купил тут тебе… — пророкотал он, шаря по карманам, — чулки какие-то без шва и духи. Они, по-моему, дамские…

— Чулки или духи дамские-то? — подшутила Екатерина Тимофеевна. — Ну, хорошо, спасибо, Женечка. Чулочки я сама сношу, а духи вот девушке подари. Бери, бери, Алевтина, считай, что Дед Мороз принес.

Аля не решилась взглянуть на Женьку, а он подмигнул ей и стянул с блюда пирожок.

— Чего ж ты не собираешься? — спросила мать. — После одиннадцати ни в один трамвай не влезешь.

— Нет, мам, мероприятие сорвалось, — пробасил Женька уже из комнаты. — У Володьки мать заболела, решили перебазироваться к Юрке, а у меня с ним отношения сложные, ну его к черту! Тем более что мы четко вопрос ставили: только с нашего курса. А он еще шпану какую-то приглашает. В общем, остаюсь дома.

Легкое замешательство скользнуло по лицу Екатерины Тимофеевны. Но она тут же сказала:

— Опять неплохо! Ну, займи девушку-то чем-нибудь…

Женька без всяких церемоний повел Алю показывать туристический альбом. И матери не пришлось в этот вечер напоминать ему, чтобы он оказывал внимание молодой гостье. Женька с этим здорово управлялся, без всякой натяжки. Екатерина Тимофеевна, исподволь наблюдавшая за Алей, про себя отметила, что и она держится так, как нельзя было и ожидать: сидит правильно, вилку, ножичек держит хорошо, жует незаметно, говорит хоть немного, но впопад. И нет в ней того, что Екатерина Тимофеевна помнила в себе: два года в городе прожила, пока рассталась с деревянной ложкой, высоко поднимала ее над хлебом, будто несла из общей чашки. Еще дольше не могла расстаться с платком: и в людях, и дома покрывалась им низко, до глаз. А у этой и причесочка хорошая, и шейка свободная… Вот тебе и деревня!

…После часа Женька пошел проводить Алю до общежития. Вышел без шапки, как ходил всю зиму, и на большую темноволосую голову его лился свет от фонарей и летел снег.

— Вы не обратили случайно внимания, сколько я сегодня освоил пирожков? — серьезно спросил он.

— А зачем?.. — удивилась Аля. — Кушайте, сколько надо. Вы же… крупные такие.

Женька густо засмеялся.

— Хорошо сказано: крупные! Вырастила мама крошку: ботинки сорок шестой размер. — И вдруг предложил: — Пойдемте завтра в кино?

Аля считала, что это Екатерина Тимофеевна велела сыну, чтобы он ее проводил. И весь вечер он, видимо, развлекал ее, стараясь угодить матери. Но вот насчет кино?

— Как же мы вдруг пойдем? — нерешительно спросила Аля.

— Почему «вдруг»? Отдадим государству рубль трудовых сбережений, и все в порядке.

— Нет, — тихо сказала Аля. — Знаете, некогда мне…

— А что у вас, защита диссертации? Ну, тогда до свидания.

Женька подержал своей чугунной рукой Алину руку в варежке, повернулся и пошел, скрипя по снегу своим сорок шестым размером.

Аля подождала: ей казалось, что Женька оглянется. И он оглянулся. Тогда она отняла варежку ото рта и крикнула негромко:

— Женя, погодите!.. Я пойду… в кино!..

…В темном зале кинотеатра до них, конечно, не было никому никакого дела. Но Аля волновалась, почти ничего не увидела и не услышала: она боялась, что заметит кто-нибудь из заводских и скажет Екатерине Тимофеевне. А Женька был спокоен, как медведь на лежке.

— Типичная ерунда! — заключил он еще задолго до конца сеанса. — Но так и быть, проявим терпение, свойственное русскому человеку.

— Какая же ерунда? — шепотом спросила Аля. — Очень интересная картина.

— Это, Аля, у вас заблуждения молодости. С годами пройдет.

По дороге домой Женька болтал оживленно и будто между прочим спросил: