Эмилиян Станев - Тырновская царица

Он отложил стетоскоп, стал выстукивать спину. Прикосновение к ее теплому телу вновь вызвало в его душе жалость и прилив нежности. «Болезнь еще в самом начале, надо сделать все возможное. Но что именно?.. Они богаты, у них есть средства спасти ее», — продолжал он размышлять. Попросил се лечь на спину, и снова встретился со смущенным взглядом прелестных глаз, в которых стоял немой вопрос и мольба.

— Не вижу оснований для тревоги, — все так же бодро и уверенно произнес он. — Не забудьте о своем обещании покататься со мной на коньках. А теперь послушаем грудь. Уберите руки.

Грудная клетка была широкая, хорошо развитая. Это обрадовало его и внушило надежду: тело еще упруго и крепко, сердце здоровое и рост, слава богу, соответствует ширине таза и плеч. «Такого женского торса я еще не встречал. К тридцати годам она станет настоящей богиней», — заключил он, убирая в саквояж стетоскоп и термометр.

— Посмотрим-ка язык и горло. Чудесно! Все в отменном состоянии, прочь уныние и мрачные мысли. Позвольте узнать ваше имя, мадмуазель?

— Элеонора.

— Элеонора? Очень вам подходит, — сказал он, не в силах освободиться от ее пленительного взгляда. — Вот что, мадмуазель Элеонора, если вы желаете как можно скорее покататься на коньках по Янтре, извольте строжайшим образом выполнять мои предписания. Думать только о всяческих вкусностях и лакомствах. Например, о молоденькой куропатке или цыпленке на вертеле. О кусочке белуги с поджаристой кожицей. О скумбрии с белым вином, пюре из шпината с двумя яичками всмятку, о фруктах и овощах, которые вы любите. Можно также о черной икре и бифштексе по-английски. Ах, какие бифштексы я едал в Париже!.. Ваша прелестная дочь, госпожа Смилова, должна стать маленькой пьянчужкой. За обедом обязательно стакан хорошего вина, белого или красного. И ежедневно, если позволяет погода, прогулка в коляске на чистом воздухе, а пока — в санях с колокольчиками… Нам следует дышать и кушать, кушать и дышать. И спать при открытом окне, зимой и летом до тех пор, пока не поправимся! — Он взглянул на мать больной, которая слушала его с убитым видом, скрестив руки на груди. Говорил он по-прежнему шутливым тоном. Изысканный, элегантный, он излучал уверенность и силу.

Наступило короткое молчание, и стало слышно, как стучит в окна метель.

— Снег пошел, — произнесла госпожа Смилова.

Доктор перехватил устремленный на него взгляд больной, и ему показалось, что между ними произошло что-то, чего не выразишь словами — взгляд девушки словно проник глубоко в его душу и прикоснулся к ее тайнам. «Что может знать обо мне эта барышня? Должно быть, понимает, что с ней и не верит мне», — мелькнула в мозгу мысль.

В комнату вошел господин Смилов, и доктор поспешил успокоить его. «Простудилась. Пока никакой опасности. Я сказал вашей супруге, какого следует придерживаться режима. Купите в аптеке вот эту микстуру для восстановления аппетита». Он выписал рецепт, прекрасно сознавая, что никакой пользы микстура не принесет.

— Засим прощайте, милая барышня. Завтра-послезавтра заеду, дабы удостовериться, что вы умеете держать слово. — Он пожал ей руку и встал.

«Английская мебель, английское имя. Надо будет подробнее разузнать об этом семействе», — подумал он, унося в памяти взгляд девушки, в котором ему почудилась надежда и просьба посетить ее снова.

Господин Смилов показал ему, где вымыть руки, и оба вернулись в гостиную. Наступило тягостное молчание, хозяин дома нервно курил, ожидая, что скажет доктор. Служанка подала коньяк и кофе. И когда она вышла, доктор заговорил:

— Ваша дочь, господин Смилов, серьезно больна. Начало чахотки, слегка задето левое легкое. Но организм очень крепкий и при известных усилиях с нашей стороны легкое зарубцуется и от болезни не останется и следа.

Коммерсант с тихим стоном произнес:

— Так я и знал, доктор, так и знал. Подмечал все признаки… Что мы пережили за те дни, когда у нее усилился кашель!.. Дочь — моя единственная радость и надежда!.. Я человек состоятельный, торговля моя процветает… Я сделаю все, ничего не пожалею, только скажите, что надо сделать… Я вам верю, только на вас и рассчитываю! — Руки у него так дрожали, что он не мог держать папиросу и оставил ее в пепельнице. — Для чего мне богатство, магазин, торговая фирма, если ее не станет? Я не вынесу, поверьте мне, ни я, ни жена…

— Возьмите себя в руки, сударь. В мире тысячи людей вылечились от этой болезни, причем многие из них даже не подозревают, что были больны. Ваша тревога худо отразится на дочери. В доме надо поддерживать атмосферу уверенности и спокойствия, будто ровно ничего не произошло. Я со своей стороны сделаю все возможное. К сожалению, медицина не располагает эффективным средне ством от этой ужасной болезни, но не будем забывать, что в конечном счете лучший исцелитель — организм самого больного.

Смилов вытер навернувшиеся на глаза слезы и оглянулся на дверь, в которую должна была войти жена.

— Сказать ли ей, господин Сгарирадев?

— Решайте сами. Вы знаете ее и можете предугадать, как она перенесет… Но, на мой взгляд, пока лучше не стоит…

— Да, да, вы правы… Пожалуйста, не оставляйте нас, навещайте почаще, следите, помогайте. Я отдам последнее, лишь бы вы спасли ее. Если потребуется, вывезу ее за границу. Говорят, в Швейцарии есть такие санатории…

— В наших горах воздух не хуже. Подумаем, господин Смилов, подумаем. Сейчас зима, о продолжительном путешествии в поезде не может быть и речи.

Доктор выпил рюмку коньяку, пригубил кофе и в сопровождении хозяина направился к выходу. Служанка и госпожа Смилова светили ему, пока он спускался по лестнице. Пожимая хозяину руку на прощанье, он почувствовал у себя в ладони золотую монету.

— Заберите свой наполеондор, господин Смилов. Этот визит не последний, и он не стоит столь дорого. Нет, ни в коем случае не приму! — с досадой произнес он, опуская монету в карман Смилова.

Вьюга подхватила доктора, обвила снежной круговертью. Доктор поднял воротник пальто. Он почувствовал, что пришел срок поразмыслить над тем, что точит ему сердце, вспомнил глаза больной девушки и с внезапным отвращением подумал о своей жизни — ночи с Мариной, тесное холодное жилище с темным нижним этажом, бабка Винтия, ссоры с матерью, ее вечное нытье и претензии, захудалая больница. И будущее увиделось жалким, провинциальным, а настоящее — полным угрызений совести, притворства и беспомощности. Все, чему он научился, что приобрел в Европе — стремление жить чистой, порядочной жизнью, — казалось невозможным в этом древнем, грязном и печальном городе.

Желая сократить дорогу, он прошел мимо Самоводского рынка, но тут же в этом раскаялся. Из каждой корчмы, набитой мелкими чиновниками, мясниками и всяким сбродом, неслись лихие крики и песни, кто-то бил в бубен, какие-то пьяные поливали стены соседних домов.