Эмилиян Станев - Фокер

Столяр Куцар, страстный охотник, принес его домой сырым осенним вечером.

Щенку не было еще и месяца. Толстые лапы с розовыми подушечками не могли выдержать тяжести тельца, и, когда Куцар положил его на стол, чтобы разглядеть при свете лампы, он так и остался лежать на животе. Сморщенная мордочка бессильно висела, а в складках выпуклого лба лениво горели маленькие мутные глазки.

У него были желтые точки над глазами, белая полоска на лбу, бархатно-мягкие, не очень длинные уши и несоразмерно большая голова. Но со временем его внешность должна была измениться. Уже сейчас на спине и особенно ясно на лапах у него проступали желтоватые подпалины.

Он принадлежал к породе гончих с гладкой и блестящей черной шерстью, которым обычно дают кличку Арап. На задних лапах у него было по шесть пальцев, из чего Куцар заключил, что он будет отлично охотиться на зайцев.

Взяв щенка в руку, как берут яйцо, Куцар поднес его к своему уху и легонько потряс. Послышалось тихое сопение, которое перешло в недовольное урчание. Куцар улыбнулся. Это, как он считал, означало, что из щенка выйдет злой и неутомимый гончий пес.

Потом он отнес его под лестницу в прихожей, положил в ящик, где раньше держали керосин, и накрыл тряпкой.

Два-три дня оттуда доносилось писклявое и жалобное поскуливание.

— По матери плачет, — объяснял Куцар сыновьям, которые часами возились у ящика, играя со щенком. Он лизал им руки розовым языком и тяжело вздыхал, когда они перекидывали его с руки на руку. Через неделю он уже узнавал их и при их появлении помахивал хвостом — черным и тонким, как веревочка.

Когда лапы у него окрепли, он стал ходить по двору, смешно задрав изогнутый, как сабля, хвост. Куцар вытащил ящик во двор под навес, застлал дно стружками и раз и навсегда изгнал щенка из дома.

Он запрещал сыновьям вносить его в комнату, говоря:

— Собака должна знать свое место.

Щенок рос быстро. Кормили его молоком с размоченным хлебом, а дети пичкали разными лакомствами, которые тайком таскали на кухне.

Через несколько дней он изучил грязный двор, где разгуливало возвращавшееся каждый вечер стадо гусей и хрюкала свинья, обрыскал все укромные уголки, даже за грудой дров под навесом. Блестящим, постоянно влажным носом он обнюхивал все предметы.

Возвращаясь из мастерской, Куцар первым делом шел к щенку.

Тот не любил хозяина — от него пахло табаком, а иногда и спиртом. К тому же он мучал его. Стиснув рукой морду, хозяин раскачивал ее из стороны в сторону. Молодые острые зубы впивались в щеки, а жесткая рука мешала дышать. Фокер — такую кличку позднее дали щенку по названию известных в прошедшую войну стремительных боевых самолетов, поразивших воображение столяра, — убегал под навес и прятался за дровами. Но хозяин выманивал его оттуда и опять таскал за морду или, хуже того, мыл едким хозяйственным мылом.

Однажды эти шутки надоели Фокеру, и из его пасти вырвалось сердитое рычанье.

— Вот такого мне и надо! — воскликнул Куцар. — Чтобы был кусачий, чтобы был злой! А ну-ка, еще раз — р-р-р-нга, — и он повторил свою шутку.

Фокер не понял, к чему все это, но с того дня злобно рычал, когда кто-нибудь пробовал схватить его за морду.

Раздразнив щенка, Куцар приседал на корточки у ящика и принимался лаять и свистеть. При этом он делал такие движения головой, словно угрожал кому — то, а на смуглом его лице появлялось счастливое выражение, усы повисали и подрагивали, как хвост ласточки. Этот лай и свист — то тревожный, то успокаивающий — приводил щенка в возбуждение.

Фокер поднимал уши и принюхивался. Смутное воспоминание, оставшееся в его памяти от постоянно снившихся ему снов, наполняло все его существо радостным трепетом. Когда они снились ему, он вздыхал и издавал звуки, похожие на лай. Тогда ноздри его черного носа то расширялись, то сужались, жадно вдыхая воздух, точно он обнюхивал то, что видел во сие, а по всему телу пробегала дрожь.

Куцар, затаив дыхание, наблюдал, как он спит, и, если к ним подходил один из сыновей, делал ему знак молчать.

Почувствовав присутствие людей, щенок просыпался. Хозяин брал его на руки, гладил и говорил что-то ласковое.

Однажды он бросил ему кусок мяса и впервые произнес его имя.

Дней через десять Фокер уже понимал значение этого слова. Поскольку оно выражало внимание к нему, и при этом ему давали есть, Фокеру нравилось его слышать.

Но он все же предпочитал мальчиков отцу. Правда, они безжалостно обращались с ним — таскали за уши, дергали за хвост и с громкими криками гонялись за ним по двору, но это было просто забавой. Со своей стороны Фокер позволял себе пугать их рычанием, кусать и хватать за ноги, в то время как с Куцаром такая игра была немыслима.

Потребность кусаться толкала его на безобразия. Виной тому были зубы, которые росли и становились все крепче. Он таскал и грыз ботинки сыновей Куцара, валявшиеся во дворе тряпки, щепки, веник, даже коврик, лежавший у входа. Как-то раз, когда никого из хозяев не было дома, Фокер заметил висевшее на проволоке платье жены Куцара. Сначала он решил, что на проволоке висит сама хозяйка, поскольку от платья исходил ее запах. Он опасливо приблизился, махая хвостом, но скоро понял свою ошибку и тихонько потянул платье зубами. Оно дернулось, как живое, и закачалось. Фокер истолковал это как желание поиграть с ним, впился в мягкую ткань и стащил платье с проволоки. Через полчаса, порванное во многих местах, оно валялось в грязной луже перед свинарником. Жена Куцара здорово побила Щенка. Он спрятался под поленницей и долго сидел там, грустный и испуганный.

Понравилось ему и гонять со звонким лаем гусей, что приводило хозяина в восторг. Но гуси шипели, как змеи, и щипали его своими крепкими клювами. Тогда Фокер переключил свое внимание на тощего котенка, обычно дремавшего на пороге. В нем пробудился инстинкт преследователя, и в один прекрасный день в его голосе зазвучали яростные нотки настоящей охотничьей собаки.

Котенок благоразумно отступил в кухню. Фокер бросился за ним и ухватил его за загривок. В следующее мгновенье сильный удар заставил Фокера перевернуться в воздухе. Жена Куцара, не давая ему опомниться, пинками вытолкала его вон.

С этого дня Фокер возненавидел эту сварливую женщину, которая распространяла вокруг себя кухонные запахи. И позднее, когда он вырос и даже состарился, привязанность его к этой женщине не стала сильнее.

Как только Фокеру исполнилось четыре месяца, Куцар привязал его на толстую цепь, на которой прежде сидел лохматый пес, умерший в прошлом году. Теперь Фокер не мог больше играть с детьми и гулять по двору. Приходилось целыми днями лежать. Он грелся на солнце, растянувшись во всю длину, выискивал блох, спал и временами скулил, когда ему грезились те самые смутные видения.