Эмилиян Станев - Тырновская царица

«Да, ее взгляд говорил об этом. Она свыклась с этой мыслью, потому что весьма высокого мнения о своих достоинствах. Дескать, раз ты со мной близок, то обязан жениться…» Должно быть, делилась этим с бабкой Винтией. Но это шантаж! Вот она на что рассчитывает!» И доктор решил уволить ее, не вдаваясь в объяснения. «Хорошо я попался!» — думал он с досадой, вспоминая тот вечер, когда вернулся с охоты и Марина отдалась ему, свои угрызения и ту ночь, когда она обронила: «Чего б тебе не взять меня в жены?»

Проводив пациентов, он снял халат и сел за письменный стол. Марина молча взяла халат с кушетки.

— Постой, — сказал он, заметив, что она направилась к двери. — Сядь, поговорим.

Она осталась стоять с халатом в руках и смотрела на него с тем же выражением оскорбленной женщины, уверенной в своей правоте.

— Сама видишь, тебе не следует более ночевать в доме. С завтрашнего дня подыщи себе квартиру. Это самое разумное, ничего не поделаешь…

— Мне и без того пора убираться отсюда.

— Муж тебя не оставит в покое. Ты все еще его жена»- продолжал он, подбирая слова и глядя на нее жестким взглядом хозяина.

— Не в муже дело, сам знаешь, а в ней, в чахоточной. Она, чай, богатая!..

— Что ты хочешь этим сказать? — закричал он, ошеломленный ее дерзостью.

Марина кинулась к двери и громко захлопнула ее за собой.

Доктор не верил своим ушам. Эта особа позволяла себе бесноваться в его доме, точно разъяренная супруга? Кровь хлынула ему в голову, он был готов догнать ее и тут же выставить вон. «Не в муже дело, сам знаешь…» — звучало у него в ушах, и он вдруг понял, что Марина читала письма от Элеоноры, которые он выбрасывал в мусорную корзинку. Как легкомысленно было думать, что эта связь завершится так же, как и все прежние. Но разве не сама она пожелала этих отношений? Разве он не пошел навстречу ее желаниям, не одел ее, не дал ей работу?.. Неизбежно и естественно, что он отдал ей и свои чувства, но он никогда и ничем не давал понять, что женится на ней… Но здесь так водится… Да, здесь так водится — все живут с сознанием своего равенства. «Тысяча и одна ночь» здесь не просто сказки, и Марина убеждена, что раз он с ней близок, раз покупает ей одежду, обувь, белье, то непременно соединит с ней свою судьбу, оттого и настаивала, чтобы он похлопотал в митрополии, ускорил ее развод… Какую он сделал глупость, вообразив, будто имеет дело с очередной парижской любовницей.

Он услыхал, как стукнула входная дверь и слабо звякнул колокольчик. Выглянул в окно и увидел, что Марина переходит на другую сторону улицы. Судя по походке, она шла с каким-то твердо принятым решением.

Доктор хотел было спуститься к старухе, спросить, куда это направилась Марина, но тут пришла женщина с больным ребенком. Проводив ее, он поспешно спустился вниз.

Старуха разговаривала с кем-то у себя в каморке. Он позвал ее и в открытую дверь увидал сидящую на лавке госпожу Зою.

— Что делает у тебя эта женщина?

— Ждет, пока ты ее примешь. Экзема у нее, господин доктор.

— Я не в состоянии вас больше лечить! Я дал вам мазь. И не желаю видеть вас у себя в доме! Слышите? Немедленно уходите! — крикнул он с порога.

Содержательница «Двух белых голубков» окинула его дерзким взглядом, взяла свой ридикюль и с надменным видом проследовала мимо него, громко стуча каблуками.

— Если она пришла на прием, почему не ждет в приемной? Это ты ее приглашаешь?

Бабка Винтия виновато моргала.

— Из-за Марины сюда ходит. Толкует ей, что не ценит она своей красоты. Сколько, мол, шансонеток и публичных повыходили за офицеров и разных больших людей…

— Ах, вот в чем дело! Если увижу ее здесь еще раз, то тебя тоже выгоню! Куда пошла Марина?

— Квартиру искать. Ты же сам велел.

«Прочь, прочь из этого дома… Но куда? Да и где я найду приличную прислугу?» — спрашивал он себя, снимая с вешалки шляпу и трость, не в силах избавиться от ощущения, что барахтается в грязи, которая проникла даже в его дом…

На другой день он решил не ехать в больницу и отменить домашний прием, приказал турку подать коляску и около восьми утра отправился поохотиться.

Он запоздал, но охота занимала его сейчас меньше, чем мысль о том, где Марина провела ночь и думает ли вернуться. Он был бы чрезвычайно доволен, если бы она в его отсутствие забрала свои пожитки и все обошлось бы без объяснений и сцен.

Июльский денек обещал быть жарким. На рассвете прошел дождик, и пыльное шоссе было словно в оспинах. От земли струились запахи мокрой стерни и бурьяна. Звучно перекликались иволги, в окрестных дачках звенели веселые детские голоса, белели вывешенные для проветривания постилки.

Слушая цоканье лошадиных копыт и время от времени встречаясь взглядом с печальными глазами старого сеттера, лежавшего у него в ногах, доктор Старирадев проехал мимо виллы Смиловых, крыша которой проглядывала сквозь кроны деревьев. Он понимал, что после охоты заедет туда и в обществе этих опечаленных, но умеющих держать себя людей к нему, быть может, вернется доброе настроение, как в те исполненные надежд зимние дни, когда он верил, что болезнь Элеоноры будет побеждена. Как знать, возможно, девушка все же выздоровеет, такие чудеса случались… Не слишком ли рано он отчаялся?..

И что так быстро остудило его любовь — болезнь или трезвая рассудочность, которой чужды возвышенные чувства? Боязнь всю жизнь ухаживать за больной женой, которая не сумеет рожать детей и вести дом? У него защемило сердце, он презирал себя теперь за эту холодную расчетливость и походил на человека, который торгуется сам с собой и не знает, какую назначить цену…

Охота заняла его мысли, но ненадолго — пока не стало припекать солнце, и старый пес, не в силах больше рыскать по лесу, поплелся у его ног, высунув язык, облепленный бодяком и репейником. Доктор подстрелил трех молодых куропаток и одного зайца и поспешил укрыться в тени ореха неподалеку от разложенного Исмаилом костра. Отстегнув патронташ, он повесил свои трофеи на ветку и сел на солнышке, чтобы обсохнуть.

Как ни ругал он Марину, ему было жаль ее. И песня жнецов, доносившаяся с пожелтевших нив на холме напротив, и одинокие стога, трепетавшие в знойном мареве, и сизая цепь Балканских гор, сиявшая в невыразимом блаженстве, и панорама города, хранившего скорбные тайны минувших времен, — все каким-то странным образом говорило ему о ней. И такая навалилась тоска, будто его обобрали и бросили одного средь поля…

После обеда он попытался вздремнуть, но сна не было, и он лежал, заглядевшись на изумрудную крону грецкого ореха. Мысли устремились к дочерям тех семейств, где он бывал, к барышням, с которыми танцевал на вечеринках в городском клубе. Жениться бы на одной из здешних девиц и послать к черту все свои амбиции, или же на иностранке. Как ни крути, жениться — единственный выход из создавшегося положения… Впрочем, приближается война, бог весть сколько она продлится и чем окончится…