Эмилиян Станев - Тихик и Назарий

"Этот богомаз видит в человеке одну лишь греховность. Ивсулу тоже не пощадил, сын дьяволов, — подумал Тихик, столь же возмущенный, сколь и обрадованный, ибо, если Ивсула и впрямь такова, она не устоит перед соблазном. — Не она это, незнакома мне эта женщина. Но отчего она так настаивает, чтобы каждое утро я ее исповедовал? Будь она непорочна, она бы не жаждала исповедей и очищения. Или, возможно, не поверяет мне всего, притворяется благочестивой, мечтая стать Совершенной, подобно Каломеле…"

Ему вспомнилось, что с того дня, как он приблизил Ивсулу, у нее изменилась походка-она ступала горделиво, поводя плечами так, что русые косы скользили по плечам. Однако это свойственно любой пригожей девушке. "Прельстился Назарий ею и переусердствовал", — продолжал лукавить Тихик, разглядывая портрет и борясь с сомнениями. Неужели дьявол снова устремляет к такой женщине его мужскую страсть? "Не допусти падения моего, господи, изгладь из памяти окаянную Каломелу, мою безрассудную любовь, вразуми слугу своего. Не подобает мне любить таких. Лучше полюбить ту толстуху, она из числа простых рабынь твоих. Изгони из меня дьявола, не то проклятый художник окажется прав", — молился Тихик, прислушиваясь к тому, что происходит на кухне.

Ивсула развела огонь, собираясь печь хлеб и варить похлебку. В отворенную дверь доносились запахи лука и поднявшегося теста, огненными мечами поблескивали языки пламени. Побеленная печка излучала сладостное тепло. Солнце укрылось за тяжелыми снеговыми тучами. С неба повалили крупные белые хлопья, смеркалось, и сонная зимняя глушь погасила свет дня. Совершенный почувствовал, как по телу пробежала радостная дрожь, сердце наполнилось сладкой надеждой, ему припомнилось то ощущение чужого семейного счастья, которое некогда в княжеском доме вызывало в нем муки зависти. Он встал, бесшумно подошел к раскрытой двери и заглянул в кухню.

Ивсула скинула линялую рясу и осталась лишь в длинной холщовой рубахе. Раскрасневшаяся от жары, она вытирала печь мокрой тряпкой, намотанной на шест, ее тонкий девичий стан при этом изгибался. На лбу у нее выступили капельки пота. В свете пламени догоравших головешек и угольев видно было сквозь рубаху ее тело. Оно казалось розовым, при каждом движении колеблющийся свет обрисовывал стройные ноги, тонкую талию, девичьи бедра и нежную спину. Совершенному казалось, что юную деву омывают зори летнего утра. Он поискал глазами белые точеные щиколотки, смутные контуры подрагивающей груди, ноздри его расширились, жадно втягивая воздух, и какая-то сила пыталась оторвать его от земли.

"Это дьявол", — подумал он, впервые усомнившись в том, что дьявол и впрямь существует, шагнул к двери и распахнул ее. Ивсула обратила к нему испуганный взгляд, выронила тяжелый шест и метнулась к брошенной на пол рясе. Оттуда выскочил огромный полчок, быстрый, как молния, и ткнулся ей в ноги. Ивсула взвизгнула, пошатнулась, и Тихик сам не понял, как она очутилась в его объятиях…

Так зверек, подосланный сатаной, уничтожил расстояние между Совершенным и его приближенной, — расстояние, которое прежде казалось непреодолимым. Бросив полунагое девичье тело в его объятья, проклятый демон тем самым ввергнул девицу в огненную печь алчного и неутоленного сладострастия, что долгие годы зрело в душе бывшего раба. Дурманящее благоухание этого тела сулило блаженство, превосходящее все блаженства, обещанные Тайной книгой…

Черное покрывало сползло на пол, усатый рот впился в крепкие девичьи губы. Успокаивая свою приближенную, обещая провозгласить ее Совершенной, Тихик понес ее к лежанке и, невзирая на сопротивление, силой повалил ее. Она увидела, что ей ничто не поможет. Крик ее одиноко замер в тиши зимнего дня… А когда все было кончено и Совершенный погрузился в сладостную истому, с ужасом ожидая последствий содеянного, то не услышал ни проклятий, ни плача; в полуоткрытых ее глазах виделось удивление тем, что содеянное с нею было вовсе не так мучительно, как она ожидала. Ее глаза украдкой следили за ним отчужденно и холодно, и Тихик прочел в зеленовато-серых зрачках хитрую сметливость. Обнаженные руки, еще недавно отстранявшие его, медленно обвили его толстую шею, и он услыхал ее голос:

— Ты и вправду провозгласишь меня Совершенной?

Тихик вдруг вспомнил о портрете, поразившись проницательности художника, потрясенный тем, как внезапно, быстро и легко все свершилось…

"Проклинаю тебя, сатана, проклинаю ублаготворение, радость и мужское тщеславие, испытываемые мною. Теперь и я, полагавший себя недосягаемым для твоего внушения, оказался в лапах твоих. Кто возложит руки на мою голову, дабы снять с меня грех? Я даю отпущение людям, а кто даст отпущение мне?.. О низкая и смехотворная гордость тем, что ты мужчина!.. Где же всевышний? Зачем наслал он проклятого полчка, зачем она сняла рясу, зачем не кринит, не кусает, не пинает меня ногами, а глядит таким подлым глазом?.. Предстоит мне отныне жить в смущении и в страхе, как бы не дознались люди о моем падении…"

Наихудшим было не то, что недостоин он зваться владыкой и Совершенным, хуже всего бьло то, что, сколько ни винил он себя, не мог смирить эту подлую радость и смехотворную мужскую гордость, фарисейскими были его раскаяние и все самообвинения.

Напрасно метался Тихик на жестком своем ложе. Бог не внимал его молитвам. Дьявол, принявший образ отца Сильвестра, с ухмылкой указывал на Ивсулу как на жертву: "Вот что ты сотворил". А Ивсула, лицемерно склонив голову, собиралась лить слезы. "Не плачь, мое падение побуждает меня любить тебя так, как я любил Каломелу. Любовь та была небесным блаженством, радостью и упованием, теперешняя же есть грех, сластолюбие и страх… Ныне я — страждущий и измученный — люблю тебя еще и оттого, что страшусь, не поведаешь ли ты моей пастве, сколь я грешен". Однако всего позорнее было то, что чем яростнее корил он себя и бил себя в грудь, тем сильнее оказывались воспоминания о сладости ее тела, и радость оттого, что она принадлежит ему, и желание опять испытать это…

В полночь, когда в углы покоя задувала вьюга, Тихик уже спал, бормоча во сне и причмокивая губами, а проснувшись белым зимним утром, он ощутил в себе как бы два существа. Одно — ныне омраченное и сникшее — было прежним Тихиком, с чистой душой, для которого все было ясно. То существо обладало волей, потому что его представления о мире вливали в него уверенность и силу. Оно верило в чистоту своих помыслов и не ведало противоречий и сомнений. Второе же — беспокойное и опасное — теперь заявляло о себе самым ощутимым образом, отрицало прежнего Тихика и боролось с ним. Оно советовало Тихику умалить значение случившегося и с нетерпением ожидало прихода Ивсулы.