Тахар Бенджеллун - Священная ночь

— Об исламе.

— Ислам! Наверное, мы недостойны этой благородной религии.

— По-моему, в основе всякой религии лежит понятие греха. А я отступилась, я отступница в мистическом смысле, вроде аль-Халладжа [15] Аль-Халладж (858–922) — выдающийся суфий (суфизм — мистическое течение в исламе), казненный за свои проповеди. Мусульманские авторы утверждают, что во время принятия мученической смерти он произнес знаменитую фразу: «Я — Бог» (ана-л-Хакк) (.примеч. пер.). .

— Я что-то не совсем понимаю…

— Я в разладе с миром или, по крайней мере, со своим прошлым. Я со всем порвала. Стала добровольной изгнанницей и пытаюсь быть счастливой, то есть жить сама по себе, в меру собственных возможностей. Я вырвала корни и сбросила маску. Я блуждаю, не подвластная никакой религии. Иду сквозь мифы, ни на что не обращая внимания…

— Это называется свободой…

— Да, я хочу быть свободной от всего, ничем не владеть, чтобы не завладели мной. Я свободна, то есть располагаю правом выбора, вырвавшись из пут, а может быть, и опередив время.

— Вы напомнили мне о том, чему учит дзен [16] Дзен — философское или этико-религиозное течение буддийского происхождения, возникшее в Китае около 530 г. и распространившееся в XII–XIII вв. в Японии (примеч. пер.). : «Изначально человек не имеет ничего».

— Человек изначально ничего не имеет, это верно, и под конец ему тоже ничего не надо бы иметь. А человеку внушили потребность обладания: домом, родителями, детьми, камнями, правом на собственность, деньгами, золотом, людьми… Я же учусь не владеть ничем.

— Жажда обладать и потреблять выражает огромную нехватку чего-то. Нам, очевидно, не хватает главного. А чего — мы и сами не знаем. Я был знаком с одним господином, который жил, ни о чем не заботясь, без дома, без имущества, без всяких привязанностей. И умер так же, как пришел в этот мир: без ничего. Это был поэт, человек, наделенный даром слова.

— Владеть, копить или, как говорится, откладывать — не значит ли это с каждым днем все больше поступаться своим достоинством?

Пока мы беседовали, Консул аккуратно измельчал на специальной доске немного кифа. Вначале я не обратила на это внимания. Руки его работали уверенно, со знанием дела и терпением. Он набил первую трубку, раскурил ее, сделал затяжку, затем выбросил маленький уголек. «Благодать», — сказал он, словно обращаясь к самому себе, снова набил трубку и протянул ее мне.

— Не знаю, понравится ли вам! Качество, мне думается, хорошее. Время от времени я выкуриваю трубку-другую, это помогает мне расставить все по своим местам и даже разобраться в самом себе, без всякого обмана разумеется!

Мне случалось в моей полной приключений жизни курить киф. Воспоминания не из приятных. Однако в ту ночь все настолько было хорошо, что даже киф мне понравился. Я ко всему относилась с доверием. Я только - только выходила из ада.

Этот человек, чьи ноги я научилась мыть по вечерам, не был моим хозяином, а я не была его рабыней. Но он уже казался мне близким. Я забывала о его слепоте и обращалась к нему, как к давнему другу. Однажды вечером, когда мы сидели на террасе, он сам сказал мне:

— Мы так хорошо понимаем друг друга. Должно быть, в душе каждого из нас таится какая-то рана, я не стал бы называть это общим недугом: слепые, например, обычно бывают агрессивны и довольно зло относятся даже друг к другу. Нас же сближает какой-то надлом.

Решив навсегда похоронить свое прошлое, я ничего не ответила на его слова. Я уже успела оценить то обстоятельство, что Консул ни разу не попытался разузнать о моей прошлой жизни. Как объяснить ему, что моя жизнь начинается только теперь, что плотный занавес опустился на сцену, где живые существа и неодушевленные предметы покрылись одной и той же пылью, пылью полного забвения? Я молча боролась, всеми силами стараясь выбраться из опасного лабиринта. Я сражалась и с чувством собственной вины, и с религией, и с моралью, со всем, что угрожало воспрянуть вновь, чтобы выставить меня в дурном свете, опорочить меня, предать и уничтожить то немногое, что я пыталась уберечь в своей душе.

Встреча с Консулом оказалась благотворна для меня, хотя и вызвала некоторые затруднения в повседневной жизни. Человек этот жил в собственном мире, следуя своему особому ритму. У него были свои привычки, некоторые странности, он соблюдал некий ритуал, который со стороны мог выглядеть смешным и нелепым. Все это находило поддержку у его сестры, осуществлявшей таким образом свою власть. Я не знала, как мне быть. Поступив на службу в общем-то случайно, я не представляла себе, какой будет на деле моя работа. Сидящая неопределенно обрисовала мне круг моих обязанностей. А сам Консул ничего не говорил. Я всегда была на месте, вроде бы и не совсем в его распоряжении и все-таки готовая выполнить любое указание. Конечно, всегда лучше знать, что тебя ждет. А тут - полнейший туман, но мне, как ни странно, нравилось это! Не могу не вспомнить об одной сцене, когда все трое мы и вправду очутились в тумане.

Однажды вечером, после ужина, Консул обратился к сестре властным тоном:

— Завтра ты велишь вымыть хаммам. Я решил: мы пойдем туда мыться втроем!

— Это невозможно!

— Да нет, почему же, вполне возможно; завтра хаммам будет наш. И пойдем все мы: ты, наша гостья и я…

— Но…

— Бояться тут нечего. Я все равно не увижу вас…

Я помалкивала, хотя и чувствовала, что Сидящая рассчитывает на мою помощь, чтобы сорвать этот план. А я не просто помалкивала, я даже радовалась, мне было любопытно, как это мы будем мыться всем семейством.

— Хорошо, — согласилась сестра. — Последние клиенты уходят около девяти часов. Вы придете к десяти.

Она встала и ушла к себе в комнату. Консул остался доволен, хотя и беспокоился немного:

— Не люблю, когда сестра сердится. Она, верно, вообразила, что я затеваю это против нее. Время от времени у меня появляются странные мысли. Такой уж у меня способ снимать нервное напряжение. Да, я забыл спросить ваше мнение. Вы не против…

— Завтра видно будет!

— Говорю вам это, потому что вы женщина, даже более того, я чувствую, что вы очень женственны… и очутиться в полутьме, среди паров, вместе с мужчиной…

— Вы правы. Я не хочу, чтобы ваша сестра думала, будто это что-то вроде заговора против нее, будто я сама подсказала вам эту мысль…

Только основной зал хаммама освещается немного; в двух других всегда царит сумрак. Тот самый сумрак, в котором даже при хорошем зрении трудно отличить белую нитку от черной. Если бы душевная двойственность могла выражаться в свете, то более точного соответствия не найти. Пар скрывает обнаженные тела. Влага, серыми капельками струящаяся по стенам, впитывает в себя нескончаемые разглагольствования, которые на протяжении долгого времени здесь ведутся. Нас ожидал опустевший, чистый хаммам. Сидящая, как истинная хозяйка здешних мест, вошла первой, взяв за руку Консула. Я молча следовала за ними. Мне вспомнилось мое первое появление здесь два месяца назад, когда я едва успела помыться, подгоняемая Сидящей, собиравшейся закрывать, и терзаемая двумя ведьмами, желавшими заполучить мою шкуру. Шла я медленно, внимательно разглядывая стены. В самом дальнем и самом темном зале мне явился призрак — подвешенное к потолку девичье тело. Но по мере того, как я приближалась, тело старилось, и вдруг я очутилась лицом к лицу с моей матерью; зубов у нее не было, а волосы клочьями падали на лицо. Я попятилась и оказалась в среднем зале, где находились Консул и его сестра. Я почему-то была уверена, что мои воспоминания питаются кровью мертвецов, подмешивая ее к моей собственной. Такое смешение и вызывало у меня галлюцинации: верно, мне мерещилось, что иссохшие тела требуют назад свою кровь. Я решила никому не говорить об этом. История со смешанной кровью не давала мне покоя с той самой минуты, как умер отец. Меж тем время мало-помалу делало свое дело. И постепенно я забывала и живых и мертвых. Ну а баня, разумеется, вполне подходящее место для всяких видений. По ночам туда являются призраки и ведут свои тайные беседы. Рано утром, когда открывают двери, там всегда пахнет смертью, а на полу валяется скорлупа арахиса. Ведь каждому известно, что призраки за разговором любят поесть. Однако то, что я увидела, войдя в средний зал, вовсе не было видением: сестра с полотенцем вокруг талии восседала на Консуле, лежавшем на животе. Она массировала его, растирая все тело и сопровождая свои движения негромкими вскриками; то не были стоны восторженного блаженства, и все-таки они наводили на мысль о тихих поцелуях. Забавно было видеть их в таком положении да еще слышать, как Консул приговаривает: «Аллах! Аллах!», словно в те минуты, когда я мыла ему ноги. Легкого хлопка по спине было довольно, чтобы Консул повернулся. Высокий и стройный, он утопал в тяжелом, ожиревшем теле Сидящей. Оба несомненно находили в этом определенное удовольствие. Предоставив их самим себе, я уединилась в ближнем от входа зале, где было прохладно. Повязав вокруг талии достаточно широкое полотенце, я начала мыть голову, как вдруг предо мной, потешная в своей наготе, предстала Сидящая и приказала присоединиться к ним.